Пусть дерутся другие
Шрифт:
— Пока мы с тобой общаемся, другие круглосуточно впахивают, реализуя подготовительную часть операции. Подбирают аргументы, сортируют компромат, анализируют действие негласных санкций, призванных склонить объект к принятию выдвигаемых требований.
Я выступал в роли страховки «на всякий случай», если «не поймут».
Для этого требовалось вернуться на планету в качестве гражданского. А там, под руководством обтекаемо упомянутых специалистов, мне следовало крутиться на подхвате и готовиться по первому требованию отправляться в суд или на телевидение.
Идею флотский увёл у КБР, да он этого и не скрывал. Нравилась она ему своей простотой и открывающимися возможностями.
— Если переговоры не увенчаются успехом, — чеканил полковник, — ты выступишь свидетелем обвинения во всех инстанциях.
— К чему такие сложности? Может, сразу в суд? И шумиху до небес?
— Нельзя. Зачистить могут, — как-то буднично бросил контрразведчик, и в его лощёном облике промелькнуло что-то печально-человеческое. — И спецназ нельзя. И... ничего нельзя. Только переговоры. Будем принуждать к компромиссу... Суд — крайняя мера. Когда другого выбора не останется. Потому ты нужен на планете, разумеется, под нашей защитой. Как дополнительный аргумент. По итогу операции вернёшься на крейсер, отсюда отправишься домой. Пересадим на попутный транспорт.
Изящно... Умер солдат — воскрес солдат — вышел в отставку солдат, и теперь он — частное лицо, необременённое приказами и наставлениями. Действует исходя из активной гражданской позиции, ведомый исключительно жаждой справедливости. Не придерёшься. Свидетель из такого молодца — хоть куда.
А как я на планету попаду, если военным туда запрещено? Кружным путём?
Но спросил я другое:
— Вы уверены, что мои сослуживцы живы?
— По оперативным данным были живы на момент твоего вылета. Их не решились ликвидировать. Придержали на будущее как разменные монеты. Раньше в этом имелся смысл, теперь полярность ситуации кардинально меняется. Они — обуза. Но пойти на крайние меры в Нанде вряд ли посмеют. Поздно. Впрочем, такую вероятность исключать нельзя. Что же... будем верить в лучшее.
— Про Сквоча, случайно, нет известий?
— Нет.
Печально. Бесфамильный был неплохим товарищем. Он мне жизнь спас. Однако, у меня имелись и другие вопросы:
— А мой воинский ID? А интервью с Гленноу?
— ID сдашь у нас. В медблоке имеются техники с необходимыми навыками. Так что тут ты в выигрыше. Нет нужды тащиться на попутках до секторального госпиталя, как у вас, приземлённых (**), принято... Про интервью. Раньше времени не всплывёт, сегодня оговорили.
Кто оговорил, с кем — я не интересовался. И так понятно. Та дама, с космодрома, занимается подготовкой. Не иначе. Или не она, но кто-то с допуском.
— Почему вы хотите вытащить моих товарищей?
— Потому что они — солдаты Федерации. Своих не бросаем.
Я бы подумал, что флотский надо мной издевается, однако он предупредил подобный вывод:
— Рядовой! Мне не нравится сарказм на твоём лице! Спасать попавших в беду бойцов — одна из моих прямых обязанностей, невзирая на род войск и чины. Я действую в рамках своих полномочий, а не прячу от наказания чужие задницы, имитируя бурную деятельность. И если тебе от этого станет легче, то атташе, упустивший ваш взвод из поля видимости, уже двое суток как отстранён от должности и находится под уголовным разбирательством, основанием для которого стали твои показания, — на мгновение показалось, что мной недовольны даже полковничьи позументы на кителе — так отстранённо проговаривал слова контрразведчик. — Я считаю, что результат будет отрицательный. Его оправдают. Врать и изворачиваться — основа профессии дипломата. Он тушил пожар в зародыше, впопыхах, в процессе эвакуации. Предупредил дипломатический скандал. Это многого стоит. И скорее всего, действительно не знал о выживших. Или не хотел знать. Или знал, но ничего не смог сделать по целому ряду причин... Да, скандал бы ничем не закончился из-за разницы в политическом весе Федерации и какой-то там Нанды, но иногда требуется действовать, а не рассуждать. При взрыве погиб далеко не последний человек в государстве. В его смерти, после кратких переговоров, удобно обвинили соседей-врагов. От вас — ни слуху, ни духу. Как ему следовало поступить?
— Не в моей компетенции, — хотелось высказаться более крепко, но не стал обострять. Я пока в армии, чту субординацию. — Вам виднее.
— Всё ты понял, Самад... Я это рассказываю к тому, чтобы ты осознал — ошибку надо исправлять. Не искать оправдания и отговорки, а брать и делать!
Этот, застёгнутый на все пуговицы... он что, действительно так настроен? А... ведь вполне... реально может! Но ему это зачем? Умерла так умерла, как в древнем анекдоте.
— Рядовой, — флотский хмыкнул. — Ты мне не веришь. Видишь перед собой чинушу в погонах и пытаешься угадать, для чего тебя обманывают... Нет никакого обмана. Есть долг. И я не был бы в этом кресле, если бы мечтал только о почестях и тёплых местечках. Видишь ли, болтаться в этой банке, — он обвёл взглядом аскетичное убранство корабельной каюты-кабинета, — почти полгода ни один оголтелый карьерист не согласится. Так что попробуй представить не заговор, а исполнение служебных обязанностей. И если твоего сержанта с подчинёнными прикончат — я этого не спущу. Мы все не спустим, найдём, как отомстить!
Оборвав песню о долге на самой торжественной ноте, полковник испытующе уставился на меня, а я на него. Не дуэлью взглядов, а так, с отрешённым привкусом. Каждый без стеснения прикидывал: стоит ли оппонент потраченного на него красноречия, или перед ним обыкновенная пустышка?
— Да, Самад. Своих не бросаем, — повторил флотский свой лозунг после целой минуты взаимного гипноза. — Не бросаем.
Полковничья задумчивость передалась и мне.
— Достойно.
Посторонние оценочные суждения мало заинтриговали контрразведчика, зато здорово помогли разобраться в происходящем. До меня неожиданно дошло, что движет этим человеком. За точность формулировки не поручусь — контрразведчик ничем себя не выдал, продолжая оставаться образцовым военным, но на интуитивном уровне я буквально читал его, как открытую книгу.
Этого человека толкали вперёд карьеризм и честолюбие. Для него, настоящего полковника, являлось делом чести переиграть каких-то там отсталых аборигенов, посмевших взять в плен солдат Федерации. На самих солдат ему... тут сложно. Удобнее всего прозвучало бы «жил без них, и ещё столько бы прожил», однако полковничьи погоны требовали деятельности, требовали настоящих побед.
В идеале — не выходя из каюты. Как в шахматах на расстоянии, когда двое противников заочно обмениваются ходами, не видя друг друга в реальности. Потому что он — контрразведчик, его оружие — мозг. А выигрыш в намечающейся партии — текущая цель, боевая задача, ступень по профессиональной лестнице.
Как-то так.
Откуда я это взял, почему уверен в правильности — не отвечу. Интуиция — она такая, часто работает без пояснений и комментариев. Нахлынула, выбросила на берег души пену ощущений, и свалила в никуда, оставляя разбираться со всей этой круговертью самостоятельно.
Эх... была ни была!
— Разрешите приступать к исполнению? Надо вытаскивать парней! — произнёс я, придав голосу напускной лихости.
Вот и решился. Помогу своим, благое дело. Да и должен я остался. И сержанту, и товарищам по взводу. Разве что Психа поставил наособицу, но он к армии Федерации отношения не имеет. Впрочем, имелись у меня на его счёт определённые планы. В ходе беседы родились.
К тому же, служить что-то... расхотелось. Хватит, поносил форму, достаточно.
— Погоди, — осадил полковник. — Сначала документы.
Передо мной на стол лёг планшет с раскрытым актом о демобилизации. Указанная причина — ссылка на пункт, предусматривающий разрыв армейского контракта по инициативе командования без взаимного требования компенсаций. Пусть так. Мне удобнее.
Подписал. Затем подписал несколько ведомостей, включая заранее подсунутую расписку о получении «подъёмной» суммы, и задержался на выводах особой комиссии, признающей что я — это я.