Пусть он останется с нами
Шрифт:
А Ленке, по-моему, сидеть в этой ложе очень понравилось еще потому, что здесь она вся на виду и все ее видят. Это у нее характер такой. Очень ей нравится, когда на нее все обращают внимание.
Как только началось первое отделение, я стал мечтать, чтобы оно поскорее закончилось и началось бы второе - со львами. Но потом оказалось, что и в первом есть довольно-таки интересные номера. Особенно мне понравился фокусник. Он просто удивительные фокусы показывал. До этого все просто очень здорово хлопали и эквилибристам, и акробатам, и собачкам дрессированным. И этому фокуснику тоже здорово хлопали. Но после того, как он показал свой последний фокус, все не только захлопали, но просто завизжали от восторга.
Этот фокусник поставил посередине арены столик, а на него ящик, чтобы было видно, что этот ящик с полом не соединяется. А потом стал приглашать в этот ящик людей. Сперва одного своего ассистента, потом второго, третьего. И как они все в этом ящике поместились - ума не приложу! Мало этого, он еще и клоуна с собакой туда запихал. Клоун к этому фокуснику никакого отношения и не имел, он стоял у барьера и пытался научить свою собаку ходить
Клоун хотел, чтобы собака, глядя на него, тоже научилась ходить по канату. А собака смотрела-смотрела, а потом радостно залаяла, встала на задние лапы, а передними стала ему аплодировать. Мы чуть не поумирали от смеха, особенно Ленка, она еще долго успокоиться не могла, даже в антракте продолжала смеяться, как только вспоминала этого клоуна с его замухрышкой собакой.
Так вот фокусник, после того как запихал в свой ящик трех ассистентов, подошел к клоуну и стал его уговаривать тоже залезть в ящик. А клоуну, по-моему, этот ящик чем-то очень не нравился, наверное, знал, что внутри человека ничего хорошего не ждет. Он прямо заверещал от страха и стал говорить, что будет жаловаться директору цирка на этого фокусника, что никто этому фокуснику не давал права незнакомых между собой людей сажать в один ящик, что он просил у цирка жилплощадь, но не такую, с общими "удобствами", и дальше все в этом же роде.
Фокусник его слушал-слушал, а потом - ррраз!
– вдруг схватил его двумя руками за пояс, поднял над головой так, как будто этот клоун не здоровенный мужчина, а какой-то котенок, и положил его в ящик. А собака клоуна сама вслед за хозяином туда прыгнула. Все стали ждать, что дальше будет. А получилось так, как никто и не ожидал. Фокусник подошел к этому ящику и снял с него крышку, а внутри ничего - пусто! Все стали думать, что все дело в стенках ящика, наверное, они какие-нибудь специальные, фокусник как будто догадался, что все так думают, и по очереди снял и сложил на полу все четыре стенки. Остался на арене только стол, и больше ничего. Вот это фокус! Фокуснику очень долго аплодировали, и как раз во время аплодисментов откуда-то сверху, расталкивая зрителей, сбежали к арене эти три ассистента, клоун и собака! И тут объявили антракт. В антракте все только об этом фокусе и говорили, никто не мог догадаться, в чем дело. Только Димкин отец сказал, что он точно знает, в чем дело, но, когда его попросили объяснить, он начал объяснять, и выяснилось, что и он ничего не знает. Потом Вовкина мать спросила у Ленкиного папы, куда они собираются Ленку отправить летом. Начался разговор о летнем отдыхе, и каждый сказал, куда он думает отправить своего ребенка. Так получилось, что у всех спросили, и у Ленки, и у Вовки, и у Димки, куда они хотели бы поехать летом. А у меня никто и не спросил. Да и с какой стати они у меня будут это спрашивать, меня-то они никуда посылать не собирались, даже если бы я и сообщил им, куда я хочу. На это у человека свои родители есть. Я про себя подумал, что лучше я пойду в ложу и там подожду начала второго отделения, но тут Ленка у меня спросила: "А куда ты поедешь летом?" Я только хотел ей сказать, что еще над этим не думал, - Вовкина мать сразу же, как будто только и ждала, чтобы у меня Ленка спросила, подхватила: "Да-да, скажи, пожалуйста, куда твоя бабушка надумала отправить тебя летом?" И такой тон был у нее при этом, как будто ей и впрямь интересно. Лучше бы и не спрашивала! Хотя она, может быть, забыла давно, что у меня отец есть, - на родительские собрания в школу ведь бабушка всегда ходит. Но тут все остальные тоже сделали очень заинтересованные лица, мол, ужасно для них это важно, куда я поеду летом. Я-то знаю, что на самом деле это интересует только меня и бабушку, так что зря они все стараются.
Я сказал, что ни папа, ни бабушка об этом еще ничего не говорили, но, наверное, поеду в пионерский лагерь, потому что мне там нравится. Я все боялся, что они будут еще какие-нибудь вопросы задавать в этом же роде, но тут, слава богу, Вовкин отец опять затянул свое, насчет пивного бара за углом, и ВОВКИна мать сразу же обо мне и думать забыла, очень на нее эта шутка производила сильное впечатление. А потом все еще о чем-то заговорили, но я уже не слушал.
Неинтересно было слушать, о чем они говорят, из-за этого антракт показался мне очень длинным. И еше, не знаю почему, но мне вдруг показалось, что я здесь совсем лишний. Так вдруг получилось, что будто они пришли все вместе - Ленка с отцом, Димка с отцом, Вовка с матерью и отцом, а я подошел со стороны, и теперь я как бы у них в гостях. По-моему, это даже нехорошо с моей стороны, что я так почувствовал, потому что все эти люди всегда ко мне относились очень хорошо, ничуть не хуже, чем к своим детям, но я все-таки почувствовал себя лишним. Это со мной часто бывает, когда я попадаю в такие места, где все со своими родителями, а я один. Сам понимаю, что не прав, но ничего с собой поделать не могу. Я это первый раз в пионерлагере заметил. Всю неделю даже не думал о таких вещах, даже мысль ни одна такая в голову не приходила. Кроме каждого воскресенья - все радуются, а мне ужасно не по себе; и ничего особенного не происходило, просто ко всем ребятам приезжали навещать их родители. И ко мне бабушка обязательно приезжала. А мне все равно было как-то не по себе. Вот как сейчас. Наконец прозвенел звонок, и мы пошли на свои места.
Оркестр заиграл особенно торжественно, из-за занавеса вышел главный объявляющий в малиновом костюме, сплошь расшитом золотом, и, подождав, когда замолкнет оркестр, очень громким голосом объявил, что сейчас перед публикой выступят дрессированные львы. И сразу вслед за этим на арену, сплошь огражденную решетками, стали медленно, один за другим, выбегать львы. Сразу двенадцать львов выбежало на арену. До этого пахло только опилками и цирком, а тут сразу с арены запахло зверинцем. Львы сели на тумбы, расставленные вдоль барьера, каждый на свою, встали на задние лапы и дружно зарычали, и в этот же момент на середину манежа вышел дрессировщик с длинным хлыстом в руке и раскланялся на все четыре стороны. Потом он щелкнул этим хлыстом изо всех сил, а звук был такой, как будто выстрелили из пистолета, и львы стали проделывать всякие интересные номера. Они и через горящий обруч прыгали, и на шарах больших катались, и с трамплина прыгали.
Время от времени ассистенты из-за решетки просовывали на пике кусок мяса. Львы это мясо проглатывали моментально, но все равно были чем-то недовольны, потому что беспрерывно очень сердито рычали. И еще я заметил, что в двух местах снаружи у барьера стояли два человека в униформе и держали в руках наготове брандспойты. Они глаз не сводили с арены, и было видно, что они только и ждут момента, когда надо включить на полный напор водяную струю. Я подумал, что этот дрессировщик, несмотря на охрану, все равно очень смелый человек, не боится оставаться один на один сразу с двенадцатью львами, ведь может же случиться, что, когда они на него надумают броситься, из брандспойта вода не пойдет. Всякое же бывает - вдруг в это время где-то начнут ремонтировать трубы. Но этот дрессировщик, видно, о таких вещах не думал и львов нисколько не боялся, а может быть, и боялся, но очень ловко это скрывал. Он на них кричал громким голосом и одновременно с криком громко щелкал хлыстом, и львы его слушались. Правда, некоторые сразу, а два-три льва вообще слушались его очень неохотно, рычали особенно злобно, и даже когда все-таки делали разные номера, делали их очень медленно и лениво.
Ленка прижалась ко мне плечом и прошептала на ухо, что ей ужасно от вида этих львов жутко и что она боится, что они могут перепрыгнуть через эти решетки и броситься на нас. Я сказал, что это чепуха, ни один лев в мире, даже самый дикий, не сумеет прыгнуть на такую высоту, а Ленкин отец добавил, что у всех дрессировщиков и их ассистентов имеется огнестрельное оружие на тот случай, если лев захочет напасть на человека. Видно, так оно и было, потому что дрессировщик держался очень уверенно и, когда раскланивался после каждого очередного номера, поворачивался ко львам спиной, ничуть не беспокоясь, что они могут на него напасть, знал, конечно, что если даже в шлангах не окажется воды, то все равно его ассистенты выстрелить успеют. Мне вдруг показалось, что этот дрессировщик чем-то похож на Димкиного отца, и я сказал об этом Ленке, но она не согласилась - сказала, что у Димкиного отца и нос другой, и лоб, и глаза другого цвета. Но мне все равно почему-то казалось, что они очень похожи: дрессировщик и Димкин отец - хоть у них действительно были совершенно непохожие носы, глаза и лоб... А потом большой аттракцион со львами закончился. Всегда бывает жалко, когда кончается что-то хорошее. А самое обидное, что ничего нельзя сделать, чтобы они не кончилось. Даже если об этом все время думать заранее, еще до того, как это хорошее началось. Ничего не помогает. Все равно кончается. Рано или поздно. Как ящик с мандаринами, который привезла нам в подарок моя тетя, вторая дочь бабушки. Это был очень большой деревянный ящик, и мандарины все в нем были как на подбор - крупные, почти как апельсины, с желто-красной блестящей кожицей. Их было так много, что когда из ящика брали пять, шесть или даже десять мандаринов, то казалось, что в ящике Ничего и не произошло: сколько было мандаринов, столько и осталось. Казалось, что этих мандаринов хватит нам на всю жизнь. Но я заранее знал, что это только так кажется, и ничего тут не поделаешь, и ничего не остановишь. Когда мандарины кончились, трудно было поверить, что еще совсем недавно этот ящик был полон мандаринов. До того теперь он был пустой! Улица после цирка показалась нам серой и неинтересной, хоть сегодня и было воскресенье, а ведь в воскресенье улица всегда кажется человеку намного приятнее, чем в обычные дни. Но, наверное, только не тогда, когда ты выходишь на улицу из цирка. В цирке было все таким ярким и красивым - и люстры, и арена, огороженная синим барьером, и красные сиденья кресел на трибунах. Я. уже не говорю об артистах!
Даже зрители в цирке выглядели по-другому - все нарядные и, самое главное, смеются или улыбаются, ни одного хмурого или сердитого человека.
Мы дошли до троллейбусной остановки все вместе, и тут все стали прощаться. Родители между собой договорились созвониться и поблагодарили друг друга за приятную компанию.
Сперва на 8-м уехали Димка с отцом, а потом на 3-м Вовка со своими родителями. Ленкин отец вдруг ужасно заторопился, он вспомнил, что обещал дома сразу после цирка купить мастику для паркета. Он взял с меня слово, что я приду к ним завтра на обед, и ушел, а мы с Ленкой не торопясь пошли к нам. Мы шли и разговаривали о разных делах. Сперва поговорили о цирке, а потом о жизни вообще. Ленка сказала, что Димкин отец сегодня такой добрый, потому что Димка за последнюю неделю не получил ни одной двойки. Она еще добавила, что очень хорошо и удачно получилось, что все вдруг встретились в цирке, как будто бы заранее договорились пойти коллективно. Жалко вот только, что мой папа не сумел прийти. Мне было, с одной стороны, приятно, что Ленка, кажется, поверила, а с другой - не очень, потому что я опять вспомнил, что папа с нами не пошел.
Так мы шли пешком и беседовали, и вдруг Ленка спросила у меня, вспоминаю ли я свою маму. По-моему, она задала этот вопрос неожиданно для себя, по ее лицу это было видно.
А у меня до сих пор еще никто не спрашивал, вспоминаю ли я маму, и поэтому это был до того неожиданный вопрос, что я даже остановился. Но потом подумал, что ничего в этом вопросе странного нет.
Я сказал Ленке все как есть, что маму я вспоминаю не очень часто, потому что я ее почти не помню - когда она умерла, мне было всего четыре года.