Пусть смерть меня полюбит
Шрифт:
Он простер руки через стол и опрокинул чашку, и кофе потоком хлынул на пол.
Уна вскрикнула – негромко, коротко. Лицо ее стало багровым. Она упала на колени с тряпкой в руках и принялась лихорадочно вытирать кофейную лужу. Алан вскочил, бросился вниз по лестнице в полуподвал, вбежал в свою комнату, закрыл и запер дверь.
Он метался туда-сюда по комнате, как и прежде. Наверное, он уже никогда не сможет ни спать, ни есть, ни даже существовать. Посреди этого урагана эмоций его охватил гнев, когда Алан понял, что все эти чувства он должен был испытать еще в восемнадцать лет – но в восемнадцать они были для него запретны. Сейчас он воспринимал все так остро, потому что никогда прежде подобного не ощущал. И неужели он обречен чувствовать
Остановившись на полушаге, он вслушался в тишину. Наверху, в кухне, все еще горел свет. Алан видел желтые квадраты, лежащие на темной неровной лужайке. Дрожа, он смотрел на эти световые квадраты, думая, что в любой момент может увидеть ее тень, силуэт на желтом фоне – тонкий профиль и пышное облако волос. Свет погас, и в саду стало темно.
Алан представил, как Уна пересекает прихожую и поднимается по широкой витой лестнице в свою комнату – быть может, сердясь на него, или испытывая шок, или просто радуясь, что отделалась от него. Алан выключил свет и в своей комнате, не желая больше видеть ничего, особенно самого себя. Затем он отпер дверь и выскользнул в непроглядную темноту, зная, что должен найти Уну, прежде чем она станет недостижима для него раз и навсегда.
Слабый свет все еще озарял верхние ступени подвальной лестницы. Уна пока не ушла спать. Алан начал подниматься по лестнице, не зная, что он скажет, но думая, что, возможно, не в силах будет сказать ничего, только рухнуть у ее ног и умереть. Свет наверху погас. Алан протянул руку, чтобы нащупать перила, но вместо этого коснулся протянутой к выключателю руки Уны. У него перехватило дыхание. Они не видели друг друга, но шагнули вплотную, обвив друг друга руками, и так они стояли на ступенях, в полной темноте, безмолвно обнявшись.
Наконец они начали спускаться вниз по лестнице, боком, неуклюже, цепляясь друг за друга. Алан не позволил Уне включить свет. Она открыла дверь его комнаты и втащила его внутрь, и когда дверь закрывалась, они услышали, как Цезарь вошел в дом. Зажегся свет, донеслись негромкие шаги Цезаря вниз по ступеням. Алан держал Уну в объятиях, почти не дыша, пока в доме вновь не воцарились тишина и темнота.
16
У Марти не было холодильника, поэтому в доме хранилось очень мало продуктов. В книжном шкафу, заменявшем кухонный, можно было найти несколько жестянок с бобами, спагетти и супом, полдюжины яиц в коробке, упаковку бекона, чайные пакетики, банку растворимого кофе, немного сыра и каравай в полиэтиленовой обертке. Обычно на обед они ели сыр и хлеб, и каждый день Марти выходил, чтобы купить что-нибудь на ужин. Но в пять часов вечера в понедельник он все еще спал на матрасе в комнате, куда завалился в два часа. Джойс в кухне мыла волосы над раковиной.
Найджел стал расталкивать Марти.
– Эй, соберись. Надо купить что-нибудь из еды. И бутылку вина. А потом ты должен на несколько часов исчезнуть. Помнишь?
Марти сел и стал тереть глаза.
– Я что-то плохо себя чувствую. У меня адски болит живот.
– Ты перепил, вот и все. С прошлого вечера ты вылакал целую бутылку этого поганого виски. – Найджел бессознательно скопировал для этой тирады интонации доктора Таксби. – Ты алкоголик и рано или поздно заработаешь цирроз печени. Это хуже, чем рак. При раке операция еще может помочь, а при циррозе – нет. Печень у тебя одна. Ты это понимаешь?
– Отцепись, а? Дело не в виски. От него у меня болела бы башка, а не живот. Наверное, я подцепил какую-нибудь болячку.
– Ты упился, – настаивал Найджел. – Тебе нужен свежий воздух.
Марти застонал и снова лег.
– Я не могу идти в магазин. Сходи ты.
– Черт, весь смысл был в том, чтобы мы с ней остались наедине!
– Пусть это будет завтра. Я как следует высплюсь ночью и завтра буду в порядке.
Так что Марти никуда не пошел, и им пришлось ужинать консервированными спагетти и беконом. Джойс даже снизошла до того, чтобы приготовить
Марти сидел, держа пистолет, и выглядел довольно бодро.
– Вот видишь, – сказал Найджел. – Ничего с тобой не случится, если ты не будешь постоянно хлебать спиртное.
Похоже, это оказалось правдой, потому что в тот вечер и во вторник Марти больше не прикасался к алкоголю и чувствовал себя почти нормально. Это был славный день для прогулки. По указанию Найджела Марти купил холодную жареную курицу, готовый салат в картонных упаковках, еще хлеба и сыра и бутылку очень хорошего вина, стоившую четыре фунта. Он забыл принести чай и кофе и пополнить запасы консервов, но это не имело значения, поскольку завтра все трое вполне могли уехать куда-нибудь. Нужно было приготовить все для любовного вечера Найджела и Джойс.
Однако истина заключалась в том, что никто из них не выглядел счастливым любовником. Марти пытался понять, что произошло между ними в субботу. По его предположению, не особо много, однако достаточно, чтобы Найджел был уверен в том, что все у него получится. Марти наблюдал за тем, как они себя ведут. Джойс весь день сидела и вязала, проявляя к Найджелу не больше теплых чувств, чем обычно, а Найджел почти не разговаривал с ней и не называл ее «милой» или «любимой», как сделал бы сам Марти в подобных обстоятельствах. Быть может, они просто влюбились друг в друга настолько, что в его присутствии старались держать себя в руках. Марти надеялся на это. Он надеялся также, что они не заставят его слоняться где-то до поздней ночи, потому что у него снова разболелся живот, и он ощущал нечто похожее на похмелье, хотя даже не прикасался к виски вот уже целые сутки.
Сразу после шести он ушел из дому. Был чудесный ясный вечер, необычно теплый для этого времени года. По крайней мере, к такому выводу Марти пришел, видя, что другие люди не носят пальто, и заметив стайку девушек в блузках с короткими рукавами. Ему самому вовсе не было тепло, хотя на нем был свитер и кожаная куртка. Марти стоял дрожа на автобусной остановке, ожидая, пока придет шестнадцатый номер, на котором можно было доехать до Вест-Энда.
Двое, оставшиеся в комнате в Криклвуде, очень стеснялись друг друга. Найджел приобнял Джойс, гадая, что он ощущал бы, если бы ей было тридцать семь или тридцать восемь лет и она была бы признательна ему за то, что он совсем не похож на ее скучного старого мужа. Эта фантазия немного помогла ему, как и стакан виски из запасов Марти. Джойс сказала, что тоже хочет выпить виски, но только разбавив водой. Они забрали стаканы с собой в жилую комнату.
– Ты отослал мое письмо? – спросила Джойс.
– Марти бросил его в почтовый ящик сегодня утром.
– Значит, его так зовут – Марти?
Найджел едва не откусил себе язык. Впрочем, какое значение это имело теперь? Девушка поинтересовалась:
– Может, скажешь мне и свое имя?
Найджел назвал свое настоящее имя. Джойс подумала, что оно красивое, но не собиралась высказывать это вслух. У нее было смутное ощущение, что какая-то часть ее останется незатронутой, если она продолжит разговаривать с Найджелом с холодным безразличием – несмотря на то, что ей придется с ним спать. Виски согрел и успокоил ее. Она никогда не пробовала его прежде. Стивен говорил, что женский напиток – это джин, и один или два раза она пила с ним джин с тоником в «Гербе Чилдона», но вот виски – никогда. Найджел сидел так, что пистолет был наполовину скрыт его телом. Однако оружие лежало с другой стороны, не между ними. Джойс спокойно вытерпела поцелуй Найджела и заставила себя ответить на этот поцелуй.