Пусть умирают дураки
Шрифт:
Какое-то время он слушал трубку.
— Да, да, думаю, здесь у тебя выйдет здорово. Абсолютно грандиозно.
С комическим видом он закатил глаза и повернулся к нам, и я почувствовал к нему неприязнь.
— Да, да, я им позвоню, а потом снова тебе. Эй, ты знаешь кто у меня сейчас сидит в кабинете? Не-а, не-а. Слушай, это писатель. Осано. Не-а, не дурачусь, нет, честно. Ну да, собственной персоной. Можешь мне и не верить, но он упомянул тебя, не по имени, но мы тут разговаривали о фильмах, и он упомянул ту твою роль, в эпизоде, помнишь, в фильме «Смерть в городе»? Забавно, правда? Да, он твой фэн. Ага, я ему сказал, что ты обожаешь его книги. Слушай, у меня есть отличная идея. Мы сегодня идем с ним в город пообедать, в «Чейзенс», так почему бы тебе не украсить своим присутствием наш стол? Отлично. К восьми я за тобой пришлю машину, о’кей, дорогая. Ты моя крошка. Ты ему непременно понравишься. Он не хочет знакомиться с восходящими звездами. Ему не нравится этот тип. Ему хочется хорошо пообщаться, и я сейчас понял, что вы как раз созданы друг для друга. Правильно… До свидания, милая.
Агент повесил трубку, откинулся назад, и одарил нас своей обвораживающей улыбкой.
— Она действительно очень милая сучка, — сказал он.
Я заметил, что вся эта сцена немного расстроила Осано. Он действительно любил женщин, и не выносил, когда их клеили. Он часто говорил, что скорее предпочитает, чтобы его подцепили, чем наоборот. Как-то раз он даже выдал мне свою философию о том, что значит быть влюбленным. И почему лучше быть жертвой.
— Взгляни вот с такой стороны, — говорил Осано. — Когда ты влюблен в бабу, ты получаешь от этого максимум, даже если это она клеит тебя. Ты себя чувствуешь в кайф, ты наслаждаешься каждой минутой. А она, наоборот, паршиво себя чувствует. Она работает… ты играешь. Так какого хрена жаловаться, что она в конце концов тебя бросает, если ты знаешь, что она тобой манипулировала?
Философии его было суждено пройти испытание тем вечером. Он вернулся до полуночи, позвонил мне, а потом зашел ко мне выпить и рассказать, что произошло с Кэтрин. В тот вечер вероятность «трахаемости» Кэтрин еще более упала. Она оказалась очаровательной живой миниатюрной брюнеткой, и обхаживала Осано, как только могла. Она любила его. Она обожала его. Она писала кипятком от того, что обедает вместе с ним. Доран все понял и после кофе исчез. Осано и Кэтрин допивали финальную бутылку шампанского перед тем, как ехать обратно в отель и приступить наконец к делу. Вот тут-то удача и повернулась к Осано спиной, хотя, если бы не его эго, он все-таки мог бы исправить ситуацию.
Испортил все дело один из самых необычных актеров в Голливуде. Звали его Дики Сандерс, он имел одного Оскара и снимался в шести принесших успех фильмах. Его уникальность состояла в том, что он был карликом. Это не настолько плохо, насколько может казаться. Просто он немного не дотягивал до очень низкого мужчины. И для карлика был довольно хорош собой. Можно сказать, что это был Джеймс Дин в миниатюре. У него была такая же грустная, милая улыбка, и он использовал ее с точно рассчитанным эффектом, и на женщин она производила завораживающее действие. Они не могли устоять перед ним. И, как назло Доран, если отбросить всю херню, какая ж баба откажется переспать с привлекательным карликом?
Так что, когда Дики Сандерс вошел в ресторан, ни о какой конкуренции не могло идти и речи. Он был один и, подойдя к их столику, поздоровался с Кэтрин; похоже, они знали друг друга, она играла второстепенную роль в одном из фильмов с его участием. Короче говоря, Дики она обожала сильнее, чем Осано. И Осано это настолько вывело из себя, что он оставил ее с карликом, а сам в одиночестве вернулся в отель.
— Что за сраный городишко, — негодовал он. — Такой чувак как я терпит поражение от какого-то долбаного карлика.
Он по-настоящему расстроился. Слава его здесь ничего не значила. Без пяти минут Нобелевский лауреат никого не интересовал. Его Пулитцеровские и Национальные книжные премии не производили впечатления. Его обскакал актер-карлик, и такого он просто не мог вынести. В конце концов мне пришлось чуть ли не тащить его в номер и укладывать в постель. Перед уходом я сказал ему в утешение:
— Слушай, он не карлик, а просто парень очень низкого роста.
Следующим утром, когда мы с Осано уже сидели в Боинге-737, отлетающем в Нью-Йорк, он все еще был не в духе. И не только из-за того, что средний процент «трахаемости» Кэтрин упал по его вине, но также и потому, что киноверсия его романа оказалась никуда не годной. Он знал, что сценарий написан паршиво, и был в этом прав. Так что настроение у него было ниже нуля, и еще до взлета он вытребовал себе у стюардессы порцию виски.
Мы сидели на самых передних местах, возле перегородки, а справа от нас, по другую сторону прохода, сидела пара средних лет, оба очень худые и очень элегантные. Лицо мужчины, вроде бы и привлекательное, имело какое-то побитое, несчастное выражение. Глядя на него, можно было представить, что жизнь его протекает в частном аду, но аду заслуженном. Заслуженном из-за его бросающейся в глаза надменности, его роскошного костюма, из-за недоброжелательности его взгляда. Он страдал сам и готов был заставить страдать всех и каждого, если был только бы уверен, что они это стерпят.
Жена его имела классическую внешность испорченной женщины. Она была явно богатой, более чем ее муж, хотя, возможно, оба были богатыми. Уже по тому, с каким видом они брали меню у стюардессы, стало ясно, что это за птицы. И по тому, какие взгляды бросали на Осано, потягивающего свое запрещенное до взлета виски.
Она была красива той самоуверенной красотой, которая поддерживается последними достижениями пластической хирургии и полируется ровным загаром от кварцевых ламп и южного солнца. Очертания ее рта говорили о ее вечном недовольстве, и такой рот, пожалуй — самое безобразное в любой женщине. Возле ее ног у самой перегородки стоял проволочный ящик, в котором сидел, возможно, самый милый французский пудель на всем белом свете. У него была курчавая серебристая шерстка, спадавшая завитками вокруг глаз. Пасть у него была розовая, а вокруг шеи повязана розовая ленточка с бантиком. Такой же розовый бантик имелся и на хвосте, которым пудель помахивал. В общем, это была самая счастливая собачка, которую только приходилось встречать, и самая маленькая. А те два жалких человеческих существа, что являлись его хозяевами, по-видимому, испытывали наслаждение от обладания таким сокровищем. Когда мужчина бросил взгляд на пуделя, лицо его чуть-чуть смягчилось. Женщина не выказывала удовольствия, а лишь законную гордость, словно старая и безобразная мать, готовящая дочь-девственницу на выданье. Когда она вытянула руку, а пудель стал сладострастно лизать ее, это напоминало сцену с Папой Римским, протягивающим для поцелуя свой перстень.
Замечательной чертой Осано было то, что ничто не могло ускользнуть от его внимания, даже если он, казалось, смотрит совсем в другую сторону. Погрузившись в кресло, Осано был всецело поглощен своей выпивкой. Вдруг он сказал:
— Я бы скорее поимел эту собачку, чем эту бабу.
Из— за шума двигателей женщина не могла этого услышать, но все равно я себя почувствовал неудобно. Она смерила нас холодным грязным взглядом, но, возможно, она всегда так смотрела на людей.
Я стал корить себя за свои обвинения в адрес этой женщины и ее мужа. Несмотря ни на что, это же были человеческие существа. С какой стати я должен относиться к ним так недоброжелательно?
И я сказал Осано:
— Может быть, не настолько они плохи, как кажутся.
— Нет, настолько.
Это было недостойно его. Он мог быть иногда шовинистом, расистом и иметь ограниченный взгляд на вещи, но это не затрагивало глубин его существа. Так что особого значения его замечание не имело. Я оставил эту тему в покое и, когда хорошенькая стюардесса принесла обед, и мы оказались притиснутыми подносами, я стал рассказывать ему про Вегас. Он не мог поверить, что я когда-то был заядлым игроком.