Пусть всегда будут танки
Шрифт:
Я сразу понял, что с телевизионной системой что-то не то: кадры чересчур долго висели на экране, даже когда Дорогов по приказу командира повысил скорость передачи сигнала до предела.
Пустая деревянная катушка от семижильного кабеля как была прямо по курсу, так и осталась, хотя я осторожно двигал «Осу», стараясь обойти препятствие. На экране у Горобца дело было не лучше.
– Ну же, Володька, крути свою шарманку, – бормотал стрелок, покусывая ус.
– Сигнал пропадает, ничего не могу сделать, – сообщил тот. – Со всех сторон – глухо. Возможно,
– Выросло энергопотребление на правом траке, – сообщил Алиев. – Мы на что-то наехали.
– Надеюсь, это был Янсонс, – сказал Апакидзе.
– Не надейся, этот засранец как пить дать на нас уже через прицел смотрит, – пробурчал Горобец. – Эй, командир, ты б приказал нашему крымчаку радио настроить. Пусть запишется в кружок юных техников, там мои сыновья его научат азам…
– Горобец! Что за «эй, командир»?! – взорвался вдруг Прокофьев. – Ты в армии или где? Встать!
Горобец нехотя поднялся, поглядел с высоты своего богатырского роста на Прокофьева. Расправил спортивный костюм, потом подпер бока кулачищами.
– Еще раз я такое услышу! – У командира побелели губы от бешенства. – Вылетишь из подразделения на второй космической скорости!
Стрелок криво усмехнулся.
– По-моему, Ваня, проблема возникла не у меня. – Он сел. – На Луне, видать, пасмурно. Земля за облаками.
По лицу Дорогова было видно, что он растерялся. Оператор антенны не мог понять, в чем причина сбоя, соответственно, не знал, как ее устранить. Скупыми и резкими движениями он крутил верньеры и щелкал тумблерами.
– У нас дифферент на нос! – воскликнул Алиев, да я и сам уже видел, что крен стал таким, будто мы въехали в кратер. Теперь попробуй выбраться по осыпающемуся склону.
– Вася, стопори движки! – раздраженно приказал Прокофьев. – Нечего вслепую тыкаться курам на смех!
Мой ответ тоже прозвучал резко, хотя у меня и в мыслях не было грубить.
– Я эту «песочницу» могу с закрытыми глазами объехать!
А Черников, злыдень, смотрел на нас, как на мазуриков, и черкал бесперечь в своем блокнотике. Прокофьев поглядел на него так, будто примерялся, как получше взять за шкирку и выкинуть из пункта управления.
– Ну давай, самоделкин! – Горобец повернул кресло к посту Дорогова. – Может, у тебя предохранители выбило или проводок какой-нибудь отпаялся?
Экран стрелка погас.
– Попадание, – констатировал Алиев. – Мы потеряли управление башней.
Ну, ясно. Янсонс и компания нас нашли!
Горобец хлопнул ладонями по подлокотникам и выматерился. Потом вскочил, бросил что-то невнятное вроде: «Мне здесь делать нечего!» – и вышел из зала, по дороге пихнув плечом Черникова. Прокофьев оставил этот демарш без комментариев, кинулся к бортинженеру.
– Идрис, что с остальными системами?
Мы лишились пушки, но пока жива силовая установка, движки и прочие системы, пока с танка идет телеметрия, игра еще не закончена.
– Дышат, – ответил тот.
– Дай всю энергию на передатчик, – попросил Дорогов. – Попробую перезапустить картинку. Определим хотя бы, где мы.
– Отставить! – Прокофьев переместился к моему пульту, хотя толку-то было от этих метаний… Если бы предполагалось, что командир должен бегать от поста к посту, то зачем было изобретать и сооружать командирский пульт? – Энергию на движки! Всю, что сможешь!
– Есть, – отозвался Алиев.
– Вася, выводи машину! – потребовал командир. – Малый назад и влево на двадцать градусов…
– Крен увеличивается, – констатировал я, глядя на датчик гироскопа. На экран можно было не смотреть, там до сих пор висел кадр с катушкой.
– Попробуй назад и вправо! – предложил Апакидзе. – Вправо на…
– Энергия падает, – сообщил Алиев. – Силовая повреждена… Передатчик поврежден…
– Переворот, – сказал я со вздохом. Стрелка в датчике положения зашкалила, вспыхнул красный светодиод. Приехали, в общем.
– Потеряли трак, – продолжил Алиев, – пробоина в левой скуле…
– Мы же подбиты, зачем Янсонс продолжает в нас лупить? – удивился Апакидзе.
– Латышский стрелок… – прошипел Дорогов.
– Глумится, гад, – добавил я.
– Совсем оборзел очкарик, – согласился Прокофьев.
И мне опять повезло: когда тренировка завершилась, я сразу отправился в буфет подправить нервишки стаканом молока и там столкнулся – с кем бы вы подумали? С Янсонсом!
Командир экипажа соперников был в благодушном настроении. Увидев меня, он победоносно блеснул очками и проговорил с нарочитым акцентом:
– Ми русски стрелять-убивать, пиф-паф, больно-больно!
Мы можем битый час рвать глотки, спорить, обсуждать, чем мы друг от друга отличаемся и кто из нас лучше – русские или украинцы, но появляется вот такой хлыщ в кругленьких очочках из прозападной республики и дает понять, что для него мы все одинаковы, все русские: и украинцы, и белорусы, и даже евреи-полукровки.
В тот момент все собралось воедино: осадок от воскресной ругачки, сегодняшнее обидное поражение, оскорбительный обстрел нашего подбитого танка, шутовской тон Янсонса. И, собравшись, вскипело. Я сам того не понял, как врезал Янсонсу по зубам. Бедолага перелетел через два столика и упал под стеночку, перевернув кадку с фикусом. Его очочки взмыли к потолку и приземлились на колпак побледневшей буфетчицы.
– Ты чего?! Совсем охренел?! – заорал Янсонс на чистейшем русском, по-моему, даже с легким волжским оканьем.
Я думал, меня посадят на «губу». Или отдадут под суд, мало ли что могло светить за рукоприкладство.
В Москву отправились рапорты и пояснительные записки, через какое-то непродолжительное время последовали инструкции и приказы. К чести Янсонса, он первый принялся меня выгораживать перед начальством. Мол, сам дурак, спровоцировал, перегнул палку, не понял, что человек уже на взводе… Старался он, как мог, хотя давалось это ему непросто – с распухшей на пол-лица верхней губой.