Пустое море
Шрифт:
Антон… Красивый парень. Не балагур и лентяй, как Славка, а наоборот, настойчивый, серьезный и полная ему противоположность. Но, как бы Марина не пыталась понять свои чувства, она к Антону испытывала стойкое отвращение, он душил ее своей любовью, настойчивостью, угрюмостью и убивал своими сладкими словами. Возможно, действуй он по- другому, она бы с ним подружилась и возможно испытывала бы к нему симпатию. Но в данный момент, он вел себя так, как она, практически, вела себя со Славкой.
Во всем виноват тот заполученный вечер. И виноватым она считала не Славку, который не пришел на праздник, а саму себя, за то, что остановилась разговаривать с Антоном и не унеслась стремглав прочь от этого места.
Чем она
Антон тогда, думал о ней весь день, глубина ее темно- синих глаз преследовала его, не давая ни на чем сосредоточиться, поэтому, вечером, он не удивился, когда его ноги сами привели к ее дому. Он долго стоял перед подъездом прежде, чем решился зайти, но, когда он увидел Марину снова, он понял, что никакие силы на свете, не смогут его оторвать от нее. В ней он увидел все свои юношеские мечты, все свои ночные грезы, очертание милого ангела и при этом, настырность маленького бесенка, которые удивительным образом воплотились в одном единственном взгляде.
Поначалу, Марину забавляла такая преданность неожиданного поклонника, но потом, эта же преданность, начала разъедать ей существование, она даже по телефону просила Антона больше не приходить, он, начинал звонить ежедневно по телефону, она попросила его не звонить, он начинал снова приходить к ней.
Марина, в своей комнате уже успокоилась, но изредка всхлипывала, как дверь отворилась и заглянула Людмила Сергеевна. Марина напряглась и замолчала, не поворачивая голову в сторону матери. Женщина села рядом на кровать и погладила своей рукой голову дочери. Она молчала, просто гладила, не смея повернуть дочь к себе и обнять ее. Ласково и молчаливо, любяще и понимающе, никаких слов, никаких насильственных жестов. Тут Марина не выдержала, повернулась к ней и с всхлипами припала к ее плечу, Людмила Сергеевна обняла дочь одной рукой, второй все продолжала гладить ее по голове, не спрашивая ее ни о чем, прекрасно понимая, девочки в таком юном возрасте плачут только от неразделенной любви. И слова здесь не помогут, как не помогут утешения. Только слезы, только они могут избавить от груза, который уже невозможно нести на своих плечах. Чем горше плачет девочка, тем больше опыта копится в ее душе, где слезы, послужат анализом, формированием для будущей платформы женской сущности. Всё своим чередом, все ошибки, подножки, все ступени должны быть пройдены и не имеет смысла перескакивать через них, есть вероятность, что ты вернешься к той же ступеньке, чтобы все равно на нее наступить, спустя большие потери, чем это могло сулить в свое время.
Они так и сидели, обнявшись, не заметив, что солнце уже исчезло с горизонта и в комнату повеяло долгожданной легкой прохладой. Людмила Сергеевна чуть отстранилась от Марины, чтобы посмотреть ей в глаза, потом поцеловала каждый мокрый глаз и снова обняла дочь. Дочь уже не всхлипывала и только изредка горестно и надрывно вздыхала.
– Ты так сильно любишь его?
– осторожно спросила
Марина кивнула. Людмила Сергеевна, от этого молчаливого утвердительного ответа, только крепче сжала дочь.
– Девочка моя, - она взглянула в Маринины глаза и убрала слипшиеся волосы с ее высокого лба.
– Когда мы любим, мы одариваем человека счастьем, не ведая сами того. И человеку, несомненно, от любви всегда приятно и тепло, он чувствует что-то такое, что до этого просто не знал и испытывал. И если он отмахивается от этого, значит ему не нужно это. А значит он не достоин этой любви.
Марина слушала и не шевелилась, казалось в эту минуту она раскрывает новые возможности в своем сознании, до этого не никак не тревожившие ее детское сердце.
– Слава, человек разносторонний, он очень добрый и мягкий, - Людмила Сергеевна говорила о своем сложившимся мнении о белобрысом мальчугане, нисколько не кривя душой.
– Но думаю, - тут она запнулась, пытаясь подыскать правильное слово, которое не навесит ярлык или не станет еще больше ранить любовь дочери.
– Он… Он слишком увлекающийся. Новыми людьми, новыми идеями, новыми знакомствами. И, возможно, что-то старое ему нужно будет отпустить, чтобы в эту пустую нишу пришло что-то новое. Нужно или меняться самой, чтобы его интерес никогда не пропадал, или иметь терпение, осознавая, что точка конца где-то есть и она приближается.
Людмила Сергеевна хоть и пыталась осторожно подбирать слова, но понимала, что без боли или встряски, не произойдет просветления. Чтобы понять что-то, что со всей силы пытаешься отрицать, нужно испытать горькое разочарование и боль, которое не только отрезвит тебя, но и даст надежду на новые горизонты.
– Когда человек любит, - продолжила она, - он всегда на распутье. Или иметь или желать.
– Это как?
– Подала подавленный голос Марина, понимая, что все, что было до этого в голове, можно считать устаревшим хламом и где-то сейчас, рождается новое я, еще такое чужое и неизвестное, но уже принадлежащее полностью ей.
– А это значит, или иметь счастье с любимым, или желать счастья ему, - с горькой улыбкой сказала мать.
– Ну конечно иметь, а это разве не одно и тоже?
– воскликнула Марина.
– Конечно, нет. Любви всегда что-то мешает, или кто-то. Это уже печальная закономерность. И эта помеха всегда будет связана или с тобой, или с ним. Вот тогда и приходится делать выбор. Или тебе или ему. Что бы ты выбрала?
– Если он из- за чего-то не будет счастлив со мной, но будет любить меня, я буду «желать». Желать ему счастья. Хоть это и причинит мне боль.
– Получается, ты, с этого общего счастья, сама не будешь ничего иметь, так как ты его пожелаешь.
– Но ведь это и называется любовью, мама, - прошептала Марина.
– Да, когда мы любим, мы всегда чем-то жертвуем.
– Ты про папу?
– Марина за долгое время, впервые упомянула отца.
Людмила Сергеевна грустно улыбнулась.
– Ты его так любила, что отпустила, да?
– Маринины глаза опять навернулись слезы.
–
Мамочка, родная…
И она с рыданием уткнулась в плечо матери. Она так долго этого не понимала и в глубине души винила ее за черствость по отношению к отцу. В этом момент, испытывая неосознанную и неощутимую трансформацию в своем сознании, словно перерождаясь в маленькую и хрупкую женщину, она до кончика костей начала осознавать всю боль и потерю, что испытывала эта слабая женщина, стараясь выглядеть сильной и независимой, выливая все свои слезы и боль единственной другу - подушке, в ночной и одинокой темноте. Мысли в Марининой голове скакали буквально в припадочном танце, образуя этими вибрациями гудящую боль, она многое не успела до конца понять, но это все отлаживалось по полочкам, чтобы однажды дать ответы, на те вопросы, которые раннее оставались с большой немой пустоте.