Пустое зеркало
Шрифт:
— Умная девушка, — заметил криминалист без малейшего намека на смущение.
Вертен продолжил чтение, на этот раз повернувшись к нему лицом.
«Эта неделя у меня вся заполнена делами. Уверена, что и у тебя тоже. Давай встретимся в пятницу вечером и как следует повеселимся. Целую, дорогой. И скучаю, как влюбленная школьница. Браслет мне очень понравился.
«Как же я тебя люблю, — подумал Вертен, облегченно вздыхая. — Теперь можно спокойно заниматься делом».
Он
— Пойдемте, Гросс. Время не ждет.
Кабинет Крафт-Эбинга располагался в самом конце третьего этажа нового величественного здания на Ринг-штрассе, построенного двенадцать лет назад по проекту знаменитого архитектора Генриха фон Ферстеля. Климту заказали роспись на потолке вестибюля, но потом все предложенные сюжеты отвергли. Так что потолок здесь до сих пор оставался неприлично голым. Когда они поднимались по главной лестнице, им навстречу попалась спешащая на лекцию студентка в светло-синем платье с кружевными оборками. Поначалу Вертен удивился, но затем вспомнил, что с прошлого года женщинам разрешена учеба в университете. Правда, только на философском факультете.
Крафт-Эбинг при их появлении поднялся и проводил к креслам у окна. Вертен сел, не выпуская из рук трость с серебряным набалдашником. Он захватил ее с собой сегодня неспроста — внутри находился острый как бритва кинжал. Пригодится на всякий случай.
Несколько минут они поговорили о том о сем, Крафт-Эбинг удивился, почему Гросс не в Буковине, а затем перешли к делу.
— Да, да, «Клуб ста». — Психиатр кивнул, откинувшись на спинку кресла. — Но я вряд ли смогу рассказать о нем что-то новое. А почему у вас к нему возник интерес, господа? Ведь дело об убийствах в Пратере закрыто.
— Мы обнаружили новые свидетельства, — ответил Гросс.
Он кратко рассказал Крафт-Эбингу об алиби герра Биндера, не упоминая о связи убийств в Пратере с покушением на императрицу Елизавету и ее сына. Гросс не желал подвергать старого друга опасности, соблюдая золотое правило: чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь. Вчера после ухода Климта он долго отчитывал Вертена за то, что тот раскрыл их секрет художнику.
Крафт-Эбинг устремил на криминалиста свой проницательный взгляд.
— Значит, теперь вы ищете нового подозреваемого. Но едва ли им может оказаться эрцгерцог Отто. Да, этот человек отменный дурак, но убийца едва ли. Биндер оказался невиновным, и вы думаете — видимо, не без оснований, — что кто-то намеренно пытался запутать следствие, используя тот факт, что он болен.
— Возможно этот кто-то сам страдал такой болезнью, — быстро добавил Вертен.
— Возможно, возможно, — проговорил Крафт-Эбинг. — Помню свои мысли, когда я узнал о смерти императрицы.
Гросс и Вертен переглянулись.
— Вначале мне было известно только то, что она умерла в Женеве. Я еще не читал газет и не знал о покушении. «Бедная женщина, — подумал я. — Наконец-то ее страдания закончились».
— Что, у императрицы Елизаветы был сифилис? — произнес Вертен сдавленным голосом.
Крафт-Эбинг грустно кивнул.
— Об этом знали немногие. Все держалось в большом секрете. Отсюда и ее постоянные странствования и отчуждение от супруга. Понимая, что болезнь неизлечима, она избегала тех мест, где что-то напоминало о ней.
— Откуда это вам известно, Крафт-Эбинг? — спросил Гросс.
— Вы, верно, запамятовали, что я был лечащим врачом кронпринца Рудольфа весь последний год его жизни.
— Да нет же. — Гросс кивнул. — Я прекрасно помню ваши периодические отъезды из Граца. Это была весьма почетная миссия.
— Для меня больше тяжелая, — со вздохом произнес Крафт-Эбинг. — Дело в том, что этот грустный молодой человек тоже болел. У него был врожденный сифилис.
— Но откуда?.. — Вертен не договорил, поскольку знал ответ.
Всему виной был Франц Иосиф, добрый отец нации, усатый господин, управляющий империей уже добрых полвека. Это он заразил молодую жену мерзкой болезнью, а она родила ребенка со смертоносными бактериями в крови. Теперь Вертену стал ясен смысл последнего подарка императрицы супругу — музыкальный валик к механическому пианино с вагнеровским «Liebestod» — «Любовь-смерть».
— Их первый ребенок, эрцгерцогиня София, — продолжил Крафт-Эбинг, — прожила всего два года, болезнь съела ее слишком рано. Следующей за ней Гизеле повезло, так же как Марии-Валерии, четвертому ребенку. Эти девочки родились без признаков патологии. Зато родившийся третьим долгожданный наследник трона, кронпринц Рудольф, имел сифилис. Ко времени его гибели болезнь перешла во вторую стадию.
— Какая трагедия, — пробормотал Вертен. — А что сам император?
— Мне не довелось его осматривать, — ответил Крафт-Эбинг, — но он, видимо, один из тех счастливцев, коим до глубокой старости удается избежать разрушительного действия болезни. Во всяком случае, внешне я не нахожу у него никаких признаков деградации, свойственной сифилису. Иное дело ее величество. В последнее время у нее, среди прочих признаков, наблюдалось заметное дрожание рук. А ее легендарная красота осталась в прошлом, и императрица ходила, прикрыв лицо, как мусульманка.
— Был ли кронпринц ко времени своей гибели в здравом уме? — спросил Гросс.
— Я бы сказал, да, — ответил психиатр. — Третичная стадия была еще на подходе. И как раз в то время у него наступила некоторая ремиссия. [46] У некоторых больных период между ранними стадиями и третичной может составлять десятилетия. Но его угнетало сознание, что живет в подвешенном состоянии.
— Как вы считаете, это действительно было самоубийство? — спросил Вертен. И тут же спохватился, что сказал лишнее.
46
Ремиссия — временное ослабление болезни.