Пустота Волопаса
Шрифт:
Он по-прежнему не открывал глаз, но почувствовал на себе ее выжидательный взгляд.
– Просто, понимаешь, это как-то странно… – сказал он. – Мы живем, как будто в гостях, не зная, кто приютивший нас хозяин. Как в «Аленьком цветочке»: все появляется и исчезает как бы само собой. Для верующего человека мои мысли, наверное, вообще покажутся смехотворными, у него есть четкое представление о том, как все устроено, и даже инструкция по эксплуатации приложена. А мне чем руководствоваться? О чем писать? И писать ли вообще? Какие книги переводить и зачем, если не брать в расчет гонорар за перевод, ничтожный, по сути? Что делать человеку после того, как Ницше сказал ему: ты свободный творец, создавай и живи
Македонов наконец открыл глаза и сел на кровати.
Ночью ему пришло сообщение в фейсбуке от бывшего… бывшего друга? Странное словосочетание. Бывшего товарища по университету? Но они были чем-то большим, чем товарищами. Кто он вообще, этот загадочный Игорь Аркасов? В первые секунды после прочтения сообщения Македонов подумал, что никакого Аркасова никогда не было, он просто приснился ему когда-то давно и с тех пор появлялся время от времени в этом бесконечном сне с продолжением. Сне-сериале. Македонов учился с ним вместе на филфаке, потом пошел в аспирантуру на литературоведение, а Игорь уехал в Норвегию и устроился на китобойное судно, но с тех пор прошло уже лет десять, не меньше, за которые Македонов напрочь забыл о своем студенчестве и людях, которые его окружали в те годы.
– Представляешь, в мире еще бывают киты, и более того – китобои, которые на них охотятся. Киты – ведь это что-то очень древнее, да? Мне всегда казалось, что сначала были звезды, потом динозавры и после них – киты. Они, наверное, еще видели динозавров. Ну, не в смысле те киты, которые живут сегодня, а их предки.
– Угу, – согласилась Варя, – киты древние. Раньше на них Земля крепилась каким-то хитрым образом, но потом хватило ума закрепить иначе. – Не выпуская из рук мобильный, она пошла на кухню жарить омлет, но процесс затягивался на неопределенное время, потому что, когда Македонов вошел к ней, она рисовала на бумажном полотенце физиономию героя из детской повести, которую ей дали иллюстрировать. – И они умеют разговаривать друг с другом за сотни километров. Даже за тысячи. Где твоя бейсболка?
Антон пожал плечами, хотя она не могла этого видеть.
– Зачем тебе? Я ее бросил в стирку.
– Хочу, чтобы персонаж носил бейсболку.
– Ты не можешь отдать персонажу мою бейсболку, – неуверенно возразил Македонов. – Потому что бейсболка настоящая, а персонаж придуманный. «Совсем как Аркасов, – подумал Антон. – Сам Игорь придуманный, вместе со своими китами, а университет настоящий».
– Мне нужен прототип бейсболки, – промурлыкала Варя.
Македонов взял бейсболку из корзины с грязным бельем и бросил Варе.
– Хорошее название для рассказа – «Прототип бейсболки». Как ты считаешь? – спросил он.
– И про что рассказ? – спросила Варя.
– Да по фигу про что. Просто название хорошее. Заставляет задуматься.
– Мне кажется, это глупость. Сначала напиши рассказ о чем-то, что заставляет задуматься, а потом уже будешь придумывать ему название.
Македонов какое-то время молча дулся, потом вернулся к прежней теме:
– Так вот, про китов. Я читал про самого одинокого кита в мире. Он уже почти тридцать лет плавает в океане и разговаривает с кем-то на частоте какой-то ненормальной, по-моему, она раза в два выше, чем у синих китов или финвалов. Его еще называют «пятидесятидвухгерцевый кит».
– С ума сойти, – удивилась Варя совершенно ровным тоном, нахлобучивая македоновскую бейсболку на голову персонажу. – А с кем он разговаривает?
Набросок ей чем-то не угодил, она выпрямилась, шумно выдохнула, бросила на Македонова укоризненный взгляд, как будто он был причиной постигшей ее неудачи, скомкала бумагу, бросила под раковину в мусорное ведро и наконец достала из холодильника яйца.
– В том-то все и дело, что неизвестно. У других же китов частота другая. Стало быть, они его не понимают. Может, он поет что-то или читает вслух стихи, какие-нибудь древние, японские или китайские стихи, которым не нужны рифма и размер.
– Прикольно было бы, – сказала Варя, разбивая яйца в пластиковую миску и щедро добавляя молотый черный перец.
– И тогда я подумал, что Игорь вот охотится на них и не видит в этом никакой вечности, для него это повседневность, может быть, даже поднадоевшая работа, но потом он пишет мне сообщение и рассказывает про море, про фьорды, про то, как он спускается утром на улицу, и там пахнет рыбой из рыбной лавочки на углу, и разгружающие фургончик норвежцы желают ему доброго утра, а я слушаю и думаю про одинокого кита, потом рассказываю об этом тебе, и вечности с каждым рассказом прибавляется. Наверное, – добавил он неуверенно. – Ты как думаешь?
– Какой Игорь? – спросила Варя, обжаривая на сковородке бекон.
Македонов, которому казалось, что он уже все Варе рассказал про ночное сообщение, рассказал ей все еще раз, включая некоторые подробности десятилетней давности.
– И много китов он убил? – спросила Варя. – Твой товарищ по играм?
– Не знаю, – ответил Антон. – Я никогда его об этом не спрашивал, мы вообще почти не общались десять лет. Я вообще не уверен, что он – это он. Может, это какой-нибудь специально обученный бот мне пишет, чтобы добраться до моих паролей. Спроси его сама, когда увидишь, – сказал Македонов, выйдя на балкон, чтобы поставить столик и стул для Вари. Второй стул едва помещался, но они все равно в хорошую погоду любили завтракать на воздухе.
Из кухни донеслось позвякивание вилок и ножей.
– А я его увижу? – послышался обеспокоенный голос Вари. – И когда же, раз уж мы об этом заговорили?
– Завтра, – ответил Македонов, заходя на кухню и беря с полки турку. – Ты увидишь его завтра. Он прилетает в Питер на три дня. Я вас познакомлю.
– И ты ничего мне об этом не сказал?
– Я все утро тебе только об этом и говорю. Я же не мог сказать тебе раньше, чем узнал сам.
– А если бы я не спросила? Я ведь могла и не спросить, когда я его увижу.
– Все равно бы узнала. Он будет жить у нас. Надо снять раскладушку с антресоли.
Это было прошлым летом, и даже удивительно, как сильно все изменилось всего за год, за какие-то 365 дней, за пятьдесят две недели… Пятьдесят две целых и сто сорок три тысячных…
3
«Так вот, объясняю, в чем смысл истории». Голос в трубке пах медом акации и был таким же густым и липким, заполняя слух Антона и вытесняя из него периодические раскаты грома и шум ливня. Вага любил слово «история» и заменял им целый ряд других слов, таких как «смысл», «ситуация», «задача», «план», «идея» и многие другие. Смысл «истории» у Ваги всегда сводился к деньгам. К прибыли в любых ее формах и воплощениях. Трудно было в это поверить, но в юности он был художником и даже окончил художественную школу, а картины его деда и сейчас можно было найти в каталогах значимых выставок. Он любил рассказывать о своем венгерском происхождении, объясняя, что его фамилия восходит к известному в Венгрии роду Варга, хотя Варя время от времени повторяла, что вага – такая специальная штука, которой управляют марионетками, и в этом смысле фамилия ему очень подходит. Чем писатели не тряпичные куклы. Вообще-то в Ваге было что-то артистическое, Антон подумал, что зря тот бросил карьеру живописца. Правда, его работ Македонов никогда не видел так же, как и работ его деда, – про выставочные каталоги он знал только со слов самого Ваги.