Пустой мир. Кровь и честь
Шрифт:
– Я никогда не оставлю тебя. Никогда. Ни в этом мире, ни в другом, – он взял ее раз руки и прижал к себе, – чтобы ни случилось, всегда буду рядом с тобой, и нет ничего, что сможет разлучить нас, – он почувствовал, как из глаза по щеке сбежала слеза, какую попытался удержать, но так и не смог. И видел, что его возлюбленная тоже едва сдерживает слезы радости, и не было в жизни его прекраснее этого момента.
Глава 10. Отчаяние
Неделя, прошедшая с того знаменательного момента, как Эдвард стал герцогом Аверийским, прошла совершенно незаметно среди многочисленных и чрезвычайно важных забот, связанных с подготовкой свадьбы и свадебных торжеств. Отсутпила даже политика, хотя Эдвард чуть ли не каждый день встречался с послами других феодалов, готовя союзы
Слава Небесам, что здесь большую часть обязанностей по организации торжества взяла на себя Изабелла и ее мать, оставив Эдварду и Рокфору, несколько контуженных всем происходящим и порой даже не понимающим, что именно от них требуется, более простые обязанности. Лишь изредка спрашивали, что стоит сделать, а что вовсе необязательно, но, тем не менее, желательно. Кажется, Изабелла хотела самой запоминающейся и красивой свадьбы на Рейнсвальде, и молодой барон не собирался ей отказывать в подобном, тем более, что на Аверии, куда он мог снова отправиться, места для подобной роскоши уже не будет, там все гораздо проще. Может быть, его жене будет несколько тесно и неуютно в новой колонии, но она упорно отказывалась даже допускать мысль о том, что останется здесь, если ее муж будет вынужден переезжать время от времени туда. Самой Изабелле все равно куда, лишь бы вместе с ним, как уже не раз ему заявляла.
Наконец, столь долгожданный день настал, и Эдвард, волнуясь так же, как когда-то впервые вышел в официальный свет, прибыл к Хаморскому храму, самому древнему сооружению на Рейнсвальде, построенный Культом Неба еще в те времена, когда сюда только прибывали корабли колонистов для освоения острова. Небольшой собор, едва ли вмещавший в себя тысячу человек, возведенный на высокой скале, возвышался над пепельной пустошью, с уже изъеденными ветром и временем каменными стенами, на которых еще сохранились фрагменты когда-то украшавшей его резьбы. Именно здесь проходило большинство дворянских свадеб, как в месте сосредоточения человеческой веры и энергий, и как дань памяти истории их предков, построивших храм своей веры, до сих пор остававшейся официальной религией королевства. Посадочные площадки вокруг окружающей храм территории были уже забиты прибывающими шаттлами гостей, а на всех дорожках, ведущих к воротам храма, через каждые пять шагов стояли тристанские и карийские гвардейцы в церемониальных мундирах и вооруженные церемониальными винтовками. На расчищенных площадках на гостей смотрели обветренные статуи древних святых и мучеников с закрытыми лицами, возвышаясь среди мертвых деревьев, истощенных местным климатом, но так и не вырубленные. Атмосфера благоговения перед древностью и религиозностью этого места заставляла усмирять свой нрав всех, от прислуги до дворян, люди переходили на шепот и осторожно рассматривали выветренные статуи и колонны собора, словно маленькие дети на построении.
Эдвард вышел из посадочного шаттла в парадном мундире командующего, золотого и зеленого цветов Тристанского дома, более строгом, чем гражданские одеяния, с высокими армейскими сапогами и со всеми необходимыми заками отличия, от полученных наград
Невеста еще не прибыла, по устоявшейся традиции она должна прилететь к храму через некоторое время после прибытия жениха, и Эдвард вошел внутрь, где его уже ждали. Иконы и фрески собора, какие насчитывали уже тысячи лет, казалось, смотрели именно на него в этот момент со всех сторон, и молодой тристанский барон медленно приблизился к алтарю. На нем, освещенная лишь несколькими восковыми свечами в человеческий рост высотой, распахнув в стороны крылья, стояла высокая статуя прекрасной женщины в тоге, с распущенными волосами и с закрытым шлемом лицом, сложившая руки в молитвенном жесте. Статуя Неба, которой и был посвящен храм. У ее ног, сгорбившись под весом тяжелого голубого с золотом одеяния, стоял старый жрец, как и все служители Неба, лишенный глаз, вместо них была лишь тугая красная повязка, закрывавшая верхнюю половину лица.
– Подходи, сын мой, – хриплым голосом произнес жрец, поманив его сухим и морщинистым пальцем. Несмотря на отсутствие глаз, он отлично видел и запоминал каждого, кто входил в его обитель. – Встань передо мной…
Эдвард опустился на колени в шаге от алтаря и закрыл глаза. Старый жрец бормотал молитвы, окропив его святой водой, на древнем мертвом языке, заложенном в основы Культа Неба, звучавшем гротескно и пугающе под этими каменными сводами из уст слепого старика в жреческих одеяниях. Голос его звучал совсем иначе, словно доносящийся из другого измерения, от другого существа, лишь надевшего на себя оболочку этого человека, дабы заглянуть в материальный мир. Пусть это привычный обряд очищения, но Эдварда все равно пробрала дрожь. Он никогда не относил себя к верующим, и все же, появляясь здесь, чувствовал мощь энергии мыслей миллиардов верующих, наполнявшей это здание и наэлектризовывая воздух.
– Открой глаза, сын мой, – сказал жрец, и Эдвард послушно посмотрел на него, увидев у старика в руках золотую чашу с водой. Ожидание длилось всего лишь несколько секунд, прежде чем святая вода начала дымиться, а после и вовсе загорелась ровным желтым пламенем, – Таков огонь твоей души, что светит в вечной тьме, – спокойно сказал жрец, указывая на чашу, – Небо смотрит на тебя и видит в твоей душе великую судьбу… Готовься к тому, что путь твой будет тяжел и жесток, но он уже выбран для тебя.
Тристанский барон успел только подняться, не отводя взгляда от жреца, когда в храм вошла Изабелла в сопровождении своего отца и матери, одним своим видом заставив забыть обо всем остальном. В своем свадебном платье дочь Карийского Дома была настолько прекрасна, что не мог подобрать слова, чтобы хотя бы приблизительно описать увиденное, счастливая, как никогда прежде. Взяв за руку, принял Изабеллу у Рокфора, едва удерживающего слезы радости в глазах, и матери, которая плакала, ничего и никого не стесняясь. Сам чувствуя, что волнуется, подвел девушку к алтарю, где их уже ждали.
Жрец, положив каждому ладонь на лоб, говорил долго, повторяя клятвы верности и долга, какие должны были произнести друг перед другом, прежде чем скрепить их поцелуем. Потом еще предстояло долгое повторение и освещения договоров вечного союза Карийского и Тристанского бароната, на основании которых и заключается их брак. Эдварду не хотелось выслушивать в этот день все сухие строчки долгого юридического текста договора, но это было необходимым злом, если не хочет, что когда-нибудь их потомки стреляли друг в друга из-за неправильно поставленной запятой.
– Нарекаю вас мужем и женой, именем Неба и вечного Света, – наконец, закончил жрец, по очереди одевая им на пальцы обручальные кольца. – Ваши души отныне едины, сейчас и во веки веков…
Первый поцелуй, настоящий, а не те мимолетные касания, что могли позволить себе не обвенчанные, для них был самым счастливым моментом, и хотелось, чтобы он длился вечно. Изабелла обняла Эдварда, от радости уже не сдерживая слез, а у него самого только и хватало сил, чтобы еще раз поклониться старому жрецу и выйти вместе с ней из храма на подкашивающийся ногах, слабо веря, что наконец-то прошел через все это, через все поставленные препятствия, добившись столь долгожданной цели.