Пустынник Агафон
Шрифт:
Тут его подозвал кто-то, и он убежал, оставив на стуле свой волшебный головной убор. Я с уважением взял его в руки. Тюбетейка как тюбетейка, а какую силу имеет!
Прошло двадцать ужасных минут. Ванька не показывался. Меня стала бить мелкая дрожь. А что, если Бурачок вовсе не явится? Но подошла Дуняша и передала, что звонил Иван Егорыч, он задерживается, я могу идти домой, захватив забытую им тюбетейку.
— Скажите. — робко пролепетал я, — сколько... этого... с нас причитается?
— С вас? — удивилась Дуняша. — Ни копейки.
Ого, а тюбетейка-то, оказывается,
— Ну, коли так, — весело сказал я, напяливая тюбетейку себе на голову, — то закачусь-ка я сейчас в кафе «Белая ворона» на весь вечер. Гулять так гулять! Попользуюсь волшебной тюбетейкой.
Дуняша улыбнулась и, нагнувшись ко мне, доверительно сказала:
— Не советую. Тюбетейка ваша там недействительна. Ивану Егорычу заниматься волшбой в «Белой вороне» нельзя. Рискованно! Он ведь там заведующий. Волшебную силу там имеет другой головной убор — кепка-букле Петра Петровича, заведующего нашим кафе, «Созвездие Андромеды».
Рождение светила
Скрипицын ворвался ко мне запыхавшийся и страшно озабоченный.
— Приглашаю вас нынче вечером к себе, — выпалил он, переводя дух, — хочу прочесть некоторым друзьям и знакомым свой новый рассказ. Жду. Будет «Столичная» и салат из креветок.
— Действие, разумеется, происходит в третьем тысячелетии нашей эры, где-нибудь в созвездии Центавра? — иронически осведомился я.
— Нет, нет, — замахал руками Скрипицын, — астральных рассказов я больше не пишу. В новом произведении мой талант оборачивается к читателям новой гранью: певца и глашатая великой королевы — химии. Этого от меня властно потребовала жизнь.
Я переглянулся с женой.
— Весьма опрометчивый поступок с ее стороны — требовать химических од и тропарей от человека, который ни бельмеса не смыслит в химии.
— Ерунду порешь! — досадливо прервал он меня. — Шиллер тоже не знал разбойного дела, а прекрасно написал «Разбойников». Химию я знаю, конечно. В пределах шести классов неполной средней школы. Да что я тебе доказываю! Пускай за меня скажет мое перо. Вот послушайте начало рассказа, условно я назвал его «Двадцать четыре часа из жизни гербицидов».
Он загнал меня с женой в уголок тахты, отрезав все пути к отступлению, уселся поближе сам, вынул объемистую тетрадь и принялся читать:
«Часы на стенке гулко и торжественно пробили двенадцать ударов, напоминая человечеству о наступлении адмиральского часа. Я и гостящий у меня неизменный спутник по прежним скитаниям венерианец Рофикин, милейшее и добрейшее существо во всей солнечной системе, накинув на плечи прозрачные хитоны, вышли из дому. Минуту спустя мы уже входили в ближайшее кафе.
Мы уселись с Рофикиным под прохладной тенью полиароматической пальмы, каждый узорчатый лист которой издавал присущий лишь ему запах, отчего в микроатмосфере нашего ресторанного столика царила стойкая атмосфера парикмахерской двадцатого века. Но мы ничего не замечали в горячих спорах по поводу гастролей марсианских циркачей в городе Стерлитамаке.
— Что будем пить? — прервал наши споры мелодичный голос подскочившего к столику робота-официанта.
Я поглядел на своего спутника, Рофикин озабоченно заморгал своими тремя синими глазками.
— Запрограммируйте вашему плазменно-кухонному комбайну такой порядок нашего приема пищи, — распорядился я, — дайте нам... э... э... граммов по двести особой фосфатосульфидной, бутылочку вискозного пивца, на закуску салат из синтетических крабов, пару порций искусственного поросенка с хлорвиниловой, бывшей гречневой, кашей. Ну и на десерт что-нибудь этакое... хотя бы кофе-гляссе из нейтральных газов по-сатурнски. Продукты, надеюсь, у вас свежие?
— Помилуйте, — обиделся робот, — баллоны с ацетиленом только-только с завода прибыли. Тепленькие-с!..»
Прервав чтение, Скрипицын с ухмылкой спросил:
— Увлекает?
— Еще как! — в тон ему ответил я. — Особенно эта, как ее, особая фосфатосульфидная... Ну, давай, читай дальше...
«...Насытившись до отвала, я мысленно пересчитал содержимое своего кошелька. Кажется, все в порядке. Расплатиться хватит. И официанту что-нибудь... «пурбуар», как французы говорят».
— Никаких «пурбуаров»! — крикнули мы с женой в один голос. — Роботы чаевых не берут!
Скрипицын расстроенно взглянул на нас. И тут жена, по женской доброте своей, попыталась пролить бальзам на язвы его авторского самолюбия.
— Рассказ вам, по-видимому, удался, милый Скрипицын. Но... смущает меня этот трехглазый венерик. Имя у него какое-то странное. Если прочесть наоборот, — получается Никифор.
Скрипицын снисходительно похлопал ее по плечу.
— Это и есть мой метод придумывания космических имен. Берешь обычное имя и пишешь его справа налево. В венерианские или марсианские святцы никто ведь не заглядывал? Попробуй докажи, что я не прав! Но слушайте дальше...
Читать ему больше не пришлось. Я и жена, улучив удобный момент, выскользнули из угла.
— Вот что, дружище, — решительно заявил я ему, — чувствуется, что «кофе-гляссе из нейтральных газов» — это вершина твоей химической эрудиции. Поэтому откровенно говорю тебе: брось. Химия — явно не твоя стихия. Поступать в какой-нибудь химический вуз тебе уже поздновато, а без образования популяризатором не станешь...
Скрипицын меланхолично пощипывал свои крохотные усики.
— Прислушайся хоть раз к голосу рассудка, — взывал я, — у науки и без тебя достаточно трубадуров и менестрелей. Пусть твой трехглазый Рофикин в одиночку околачивается на пыльных тропинках далеких планет. Пес с ним! Устройся лучше на какие-нибудь счетно-бухгалтерские курсы. Это, брат, верный кусок хлеба.