Пустыня внемлет Богу. Роман о пророке Моисее
Шрифт:
Чувствуя, что может наделать много глупостей, Месу обо всем рассказывает Яхмесу, который, оказывается, тоже немалый специалист по голосам, их же этому учили.
Яхмес по-настоящему взволнован, Месу знает почему: у внука повелителя мира пробудились чувства к собственному роду-племени.
— Я вас научу, как притворяться вдрызг пьяным, не взяв и капли в рот, иначе они заставят вас участвовать в оргиях.
— И этому вас учили?
— Это один из самых важных приемов в нашей работе, — в голосе Яхмеса проскальзывает нотка профессиональной назидательности.
Все происходит наилучшим образом: испытывая брезгливость к окружающим его принцам и
Месу роняет голову на стол, в лужу вина, принцы пытаются его подхватить под руки, не тут-то было: этот сильный мужчина превратился в грузный мешок плоти, припал к столу и думает: «До чего докатился. Да, дружище Месу, внук повелителя миров, перед тобой все пути открыты: жрецом ты уже не стал, ученым вряд ли станешь, аскетом — трудно поверить. Зато кутила ты совершенный, и не знал, что за тобой водится такой талант».
Яхмес выволакивает его проветриться. Обнимая Яхмеса за шею, воистину как брата, с двумя колесницами охраны, на почтительном отдалении следующей за ними, Месу, спотыкаясь, идет по улице, оглядываясь в проскальзывающие мимо в темноте женские фигуры, думая, что эти тоже из хабиру, и пытаясь с ними заговорить, пока Яхмес не объясняет ему, что это египтянки, а евреек привозят издалека, три-четыре часа быстрой езды отсюда, из местности Гошен, где повелитель мира строит новый город.
На следующий день с приближением сумерек они добираются до ближайших, слабо мерцающих окнами моря окраин с хижинами хабиру. Яхмес просит остальную охрану следовать на большем отдалении, и тем не менее, увидев их вдвоем, все проходящие мужчины и женщины испуганно жмутся к стенам, их невозможно разговорить, услышать хотя бы голоса.
Махнув на это рукой, Месу жадно вглядывается в подслеповатые, слабо освещенные изнутри светильниками окна хибарок, и ранее не испытанное чувство зависти к семейной спайке, тесноте и уюту, даже скученности, но душевной, неразрывной, этих, там, при свете, людей охватывает его вместе с неясным, но сладостным ощущением одиночества и свободы, неким настойчивым прообразом будущей его жизни, заранее печаля своей неотменимостью.
7. Убийство
Спустя несколько дней необычно взволнованный Яхмес просит Месу выйти к полуночи в знакомое, никем не прослушиваемое место в саду.
Зная, что поблизости нет ни шептунов, ни слуховых отдушин, Яхмес все же шепотом сообщает, что, воспользовавшись поручением начальства найти причины заинтересованности Месу в этих хабиру, услышал через наисекретнейший отдел их службы имя кормилицы Месу и место ее проживания. Он нашел ее и долго с ними беседовал.
— Ты говоришь — с ними?
— Так вот, — Яхмес с трудом переводит дыхание, — это ваша мать Нохевед, отец Амрам, старшая сестра Мириам и брат ваш Аарон.
Во мраке ночи Месу закрыл глаза, ибо вновь сверкнуло огнем, толкнуло в висок, перехватив дыхание, крыло ангела. Спасающего или карающего?
— Ты уверен, что это мои… мать, отец, сестра и брат?
— Уверен. Наказано им было нашей службой рта не раскрывать о том, что Йохевед взяла вас у дочери повелителя мира и кормила грудью. Наши же вездесущие ищейки не имеют доказательств, что она родила третьего ребенка. Она так и не призналась в этом. Но тут я пустился, простите меня за настырность в этом деле, на хитрый ход, остался с дочерью Мириам и, в упор глядя ей в глаза, как нас учат поступать в таких случаях, сказал: «На празднике сошествия к Озирису ты была среди танцовщиц с тимпанами в храме, приблизилась к внуку повелителя миров и крикнула: „Привет от истинной матери твоей и кормилицы! Я — сестра твоя!“ Я сам это слышал».
Да, призналась Мириам, это я крикнула. Но тут же стала объяснять, что привязалась к вам, когда ее мать кормила вас грудью, и потому считала вас братом. Большего я от нее добиться не мог, но, кроме всего, вы удивительно на нее похожи, не только внешне, но и характером и, знаете, бьющей из нее энергией жизни. Детей у нее нет, так что мы бы зря ее искали среди евреек в том мерзком доме. Кстати, они зовут вас по-еврейски Моше — Моисеем. Ну, как быть? Хотите их увидеть? Для этого необходимо время. В Гошен собирается Мернептах со свитой: повелитель мира поручил ему проверить строительные работы…
— Покойной ночи, — говорит Месу, и Яхмес беззвучно растворяется в ночи.
В последнее время, с той ночной встречи с Мернептахом, у Месу четкое ощущение, что он медленно и неотвратимо втягивается в спиралью закручивающуюся воронку, дна которой не видно. Но сказанное Яхмесом — это одновременно и удар в солнечное сплетение, и горькая, но настоящая радость. От себя-то таиться нечего: при всех отчаянных своих поисках, погоне за голосами женщин где-то в глубине души жила надежда, что все это байки да легенды, игра его воображения и впечатлительности, а он был, есть и будет сыном и внуком повелителя миров и, быть может, ближайшим соратником Мернептаха, когда тот придет к власти. И потом, вовсе еще не доказано и Яхмесом, что Йохевед его мать. Странно произносить ее имя, как и собственное, такое непривычное, но как-то более ему подходящее: Моисей.
Но у Месу на такие вещи слух тонкий, и ошибиться тут трудно: это голос его судьбы. Он пытается представить себе облик матери, и слезы наворачиваются на глаза.
Мернептах по-прежнему приветлив к нему, когда они в очередной раз встречаются на церемонии утреннего одевания повелителя миров. Конечно же, он возьмет Месу в свою свиту, он ведь и раньше полагал его брать в такие поездки, просто Месу, кажется, не проявлял к ним интереса.
Опять какие-то двусмысленные намеки?
Приезжают они поздней ночью в подготовленный для свиты дом — Мернептах, Месу, их охрана, главный архитектор при повелителе миров со своими помощниками, лысый плюгавый человечек, несомненно гений в своем деле. Он уже разъяснил Месу перед поездкой круг его действий.
Все падают с ног, но Месу с Яхмесом еще идут немного прогуляться.
В хибарах темень, там ложатся рано, чтобы рано встать. Только на стройке дворца при свете факелов еще идет работа, слышны хлесткие, как их бичи, крики надсмотрщиков, тяжкое дыхание плетущихся мимо Месу доходяг с ношей кирпичей на спине. Значит, она вправду существует, эта каторжная рабская работа, о которой он был наслышан от Яхмеса и все же не очень-то верил, настолько это казалось ему нереальным, и братья его по роду-племени теряют последние силы, а чисто и жизнь, чтобы вымахать для повелителя мира еще один дворец, который тот, вероятнее всего, никогда и не посетит.