Пустыня
Шрифт:
Свистнула плеть, боль обожгла мне лицо, из глаз посыпались искры…
— Ах ты зверюга! — стиснув зубы, я что есть силы ударил басмача ногой в живот. Заорав, тот согнулся в три погибели, потом стал кататься по земле.
— А ты парень крепкий, себя в обиду не даешь! — послышалось у меня над ухом. Я обернулся — чернобородый. Хотя руки мои были связаны, он крепко взял меня за локоть и так держал, пока охранник не поднялся.
— Бек! — прохрипел охранник. — Бек, отдай его мне! Отдай! Ты же видел, бек!
— Замолчи! — распорядился чернобородый — Этот пленник — мой, понял? Не трогать! Веди его за мной.
Он двинулся в сторону кустов, туда, куда ушел человек с плошкой, и охранник погнал меня следом, толкая в спину прикладом и проклиная весь мой род до седьмого колена.
Шли мы недолго, и вот уже я разглядел в ночи несколько бесформенных в темноте строений. Где-то светился огонек…
Меня подвели к одному из строений, и басмач-охранник с руганью толкнул меня прикладом в черноту двери… Я упал лицом вниз…
Подо мной — песок, кругом темно, ничего не разглядеть, и, кажется, никого… Слышно, как басмач снаружи подпер чем-то дверь. Так. Это, по-видимому, до утра. Я повернулся на бок, сел. Руки мне так и не развязали, гады! Боятся!.. За моей спиной что-то зашуршало коротко и сухо — ящерица, наверное, пробежала… Я почувствовал страх… А вдруг — змея? Ну что я со связанными руками? Беспомощен, как теленок! Нет, так сидеть нельзя, надо что-то делать… Посмотрим хоть, где я… С трудом я поднялся на ноги и шагнул вперед… Еще, еще… и я уперся в стену… Где же дверь? Пошел вдоль стены… И тут… Снаружи донеслись крики, шум, возгласы, ругань, мольбы о помощи, снова отчаянные крики… Я похолодел — кричали наши девушки… Гавхар! Что там происходит?! Я звал, орал, ногами бил в стену, но меня, наверное, никто не слышал…
Внезапно шум стал приближаться, послышался топот, потом голос бека:
— Держи ее, уйдет!
Снова топот, потом отчаянный крик:
— Проклятые! Отпустите, кровопийцы!
Я с ужасом узнал голос Гавхар. Как помочь?!
— Гавхар! — закричал я. — Держись, не давайся!
— Ух, дочь шакала! Кусается! — послышалось снаружи. — Чего возишься, бери за волосы…
— Силы, как у породистой кобылицы! Ах, сука, кусается! На тебе, получай! — послышался глухой звук удара.
— Ну вот, теперь до утра не очухается… Полегче надо было, — упрекнул другой басмач.
Голоса приблизились, дверь распахнулась, в сером проеме показались темные фигуры. Я прижался к стене.
… Гавхар бессильно замерла на полу, и дверь захлопнулась. Голоса удалялись:
— До утра отойдет…
— А хороша, а?
— Другие тоже неплохие. Пошли скорее…
Руки у меня все еще были скручены.
— Я опустился рядом с Гавхар на колени и целовал ее волосы, плечи, лицо. Она не шевелилась. «Гавхар!»— звал я, она не отвечала. Не знаю, сколько времени просидел с ней… Вдруг я почувствовал, что она уже не лежит расслабленно, тело ее напряглось.
— Гавхар… — шепнул я. Она шевельнулась.
— Ты, Бекджан?.. Ох, Бекджан… девушек… опозорили… — она захлебнулась рыданием.
Я молча сидел рядом.
Гавхар уже плакала почти беззвучно, не разобрать — то ли плакала, то ли постанывала, и вздрагивала всем телом.
— Гавхар, милая, не надо… — шепнул я. — Встань, развяжи мне руки.
Гавхар послушно поднялась, развязала ремень, стягивавший мне запястья, и прижалась ко мне, обняла и снова затряслась в рыдании:
— Бекджан, милый, надо бежать, спаси меня, слышишь!.. Я не смогу, не переживу… Бежим отсюда!.. Придумай же что-нибудь! Если мы спасемся — выручим всех!.. Что ты молчишь? Или, может, тебя дядя спасет?! Тебя одного? Я все, все слышала! А что будет с нами, со мной, завтра…
Я обнял ее:
— Бежим, Гавхар!
Стены нашей тюрьмы были крепкие, дверь тоже не поддавалась, а поднимать шум я боялся — услышат нас, тогда уж не уйдешь!
Я искал хоть какую-нибудь щель, еще и еще ощупывал в темноте стены — и вдруг меня осенило. Пол! Ведь под ногами — песок!
Я расковырял ямку у стены, дальше пошло легче — песок был рыхлый, легкий, и скоро я смог просунуть под стеной руку. Гавхар все дрожала от нетерпения, торопила меня. Она помогла мне расширить ход, и наконец мы бесшумно выбрались наружу.
Было, наверное, уже за полночь, и в неясном свете ущербного месяца мы осторожно пробирались меж кустов… За спиной слышались пьяные возгласы, басмачи еще веселились… Раздался тонкий женский вскрик… Гавхар остановилась в нерешительности. Ведь мы оставляли девушек в лапах бандитов! Но как иначе можно было вызволить их? Кто-то должен добраться до наших, позвать на помощь… Иначе всем нам — смерть, не сегодня, так завтра, в этом сомневаться не приходилось, привычки басмачей были хорошо известны…
Я тронул Гавхар за руку. Надо было спешить — от того, сколько мы пройдем до рассвета, зависело наше спасение.
Мы вышли из кустарника на открытое место.
— Ты знаешь, где мы? — спросила Гавхар.
— Надо вернуться к реке.
Но ни Гавхар, ни я не знали, в какую сторону идти. Мрак окутал пустыню, тусклый свет месяца не мог побороть тьму, — может быть, на наше счастье, — и мы с Гавхар пошли наугад.
VIII
До рассвета мы ни разу не остановились, не присели отдохнуть. Я оглядывался все реже — погони за нами пока не было, все было тихо там, откуда мы шли. А может, еще и не хватились нас… Вполне может быть: пили, гуляли — теперь спят… Но радоваться рано — главная опасность еще впереди. Так просто нас из рук не выпустят. Хватятся с рассветом, — увидят подкоп, и два десятка верховых прочешут эту часть пустыни вдоль и поперек…
Да, наше спасение в том, чтобы уйти подальше. Добраться бы к восходу солнца до реки! Хотя именно там нас и будут искать в первую очередь.