Путь Абая. Том 2
Шрифт:
Широка и раздольна равнина Кара-кудук! Здесь, в самой середине долины, вблизи колодца, богатого водой, Уразбай разбил свой аул с привязями для жеребят и белыми юртами для почетных гостей. Своих сыновей — Касеина, Касимжана и Елеу он поселил отдельными аулами поближе к себе, а юрты брата Даспана и других родичей расположил подальше, кольцом, так что они словно крепостной стеной окружали его жилище.
Сегодня в урочище Кара-кудук царило необычайное оживление, с самого утра приезжали и уезжали возбужденные всадники, представители многих родов; и если бы не были они вооружены
В ауле Уразбая остановились аксакалы и карасакалы — «главари сборов», старейшины, а жигиты, приехавшие с ними, разместились в соседних аулах.
В большой белой юрте Уразбая совещались воротилы Тобыкты, представители родов Олжай, Сак-Тогалак, Есболат, Карамырза, Дузбембет и даже Мырза-Мамай — до него тоже долетел призывный клич к борьбе.
У всех на устах было крылатое слово, которое Азимбай, посетив Абая, выдал ему за свое собственное, на самом же деле его впервые произнес Уразбай:
«Главный враг — враг народа, а главный спор — спор земельный!»
— Между мною и Уаком нет никаких личных счетов! — сказал Уразбай, обращаясь к собравшимся в юрте. — Уак враждует с моим народом. За счастье Тобыкты, за его честь сажусь на коня!
Эти слова мгновенно облетели аулы. Их передавали друг другу аксакалы и молодые жигиты. Уразбай умел пустить нужный ему слух, он знал, как надо подойти к сердцу тобыктинца, имеющего много скота. В каждой юрте начались зловещие разговоры, к ним жадно прислушивались вновь прибывающие отряды жигитов.
Опьяненный свежим густым кумысом, Уразбай говорил:
— Уак захватывает у Тобыкты осенние пастбища, зимовки, летовки, весенние выгоны! Отбирает земли, искони принадлежавшие нашим предкам! Посягает на нашу честь, оскорбляет нас! Разве только отцу Уразбая Аккулы принадлежали летовки и осенние пастбища в Кара-кудуке, Торе-кудуке, Обалы, Когалы, Шолак-еспе, Канай, Верхнее Жымба и Нижнее Жымба? Разве один Кунанбай ими пользовался? Разве селились здесь и поили тут свой скот только Байсал, Божей, Молдабай или Буракан? И вот эти пастбища, которыми должны по воле бога пользоваться все дети Тобыкты, теперь хотят забрать! С тех пор как казах стал казахом, разве не был главным спором у него спор о земле? Не ради себя, нет, — за наши пастбища я встал впереди вас!
Уразбай сделал передышку и добавил:
— Трусы пусть прячутся! Битва за землю — это битва за честь! Ничего не пожалею, защищу вашу честь, Тобыкты!
Главари родов Жиренше, Абралы, Азимбай, Абдильда одобрительно загудели и этим еще больше подзадорили Уразбая.
— Теперь знамя чести Тобыкты в твоих руках! — воскликнул Жиренше. — Кто не пошел за тобой, тот не тобыктинец, а изменник! Пусть наши руки останутся там, где схватят врага, а зубы там, где в него вопьются. Разбей вдребезги уаков, поставь их на колени!
Раззадоренный Уразбай распоясывался все больше и больше.
— Кто такие уаки? Однолошадные нищие, хлеборобы с немазаной, скрипучей телегой! Голодранцы, добывающие себе жратву лопатой и топором! Собрались из сорока родов, как из сорока лоскутов, да еще возносятся! Голь драная, даже ворота на
Наливаясь злобой, Уразбай заражал ею окружавших его баев. Победа над кокенцами казалась ему легкой.
— Передайте своим жигитам мой слова! — сказал Уразбай. — Пусть они знают, куда и зачем мы идем!
Речь Уразбая слушало тридцать с лишним человек — главарей рода. В промежутках между чаепитием, кумысом и бесбармаком они прогуливались за белыми юртами на лугу, возле колодца, где встречались со своими жигитами. И слова Уразбая о предстоящем походе дошли до всех. Большинству тобыктинцев достаточно было многозначительного намека, лишь некоторых пришлось убеждать и только кое-кому приказывать с добавлением крепкого словечка. Но так или иначе, все от мала до велика узнали, к чему надо готовиться, чтобы выполнить замысел Уразбая.
Молчаливых, покорных жигитов, вроде тех, что приезжали с Азимбаем к Абаю, в Кара-кудуке собралось достаточно, они готовы были по первому приказу главаря броситься в любую схватку, хотя и плохо разбирались в том, кто был прав, а кто виноват. Никто не знал, чьи в действительности те земли, за которые предстояло сразиться с врагом. Иной бедняк, правда, слышал, что тобыктинцы отобрали их от уаков, и хотя молчал, но в душе был против уразбаевской затеи: неимущий тобыктинец сроду и не бывал на таких тучных пастбищах, как Кара-кудук, Торе-кудук и Жымба.
Если бы кто спросил бедного тобыктинца, что он знает об этих землях, он бы сказал: «Собака про них знает, не я!» А спроси его, была ли ему польза от этих пастбищ, он ответил бы честно: «Мой конь травинки там не сорвал, а я сам глотка воды не выпил».
Уразбай бил себя в грудь: «За нашу землю! За народ! За честь Тобыкты!» — но это были лживые слова, которыми он прикрывал свои темные, корыстные замыслы.
Из двух тысяч семейств Тобыкты спорными пастбищами и выгонами пользовались только тридцать баев, — они-то и сидели в юрте Уразбая, представляя тобыктинские аулы. Как во времена Кунанбая, так и сейчас, при Уразбае, сильнейшие главари родов Тобыкты притесняли своих соседей, хлеборобов Уака, отнимая у них земли.
Зимой, лишь только выпадал снег, богачи-тобыктинцы выгоняли свои табуны в пятьдесят — шестьдесят тысяч лошадей на хорошо защищенные от ветров обильные пастбища, захваченные у кокенцев. Сейчас эти богачи поспешили в Кара-кудук, потому что их корыстные интересы завязались в один узел с интересами Уразбая, владельца трех тысяч коней. Но скрывая свои тайные расчеты, они делали вид, что приехали без всяких посторонних целей, а только лишь для того, чтобы беспрекословно выполнять волю главы племени Тобыкты. А сам Уразбай поднимал против мирных кокенских аулов ветер ядовитых лживых слов, который грозил превратиться в бурю.