Путь Базилио
Шрифт:
В дверях номера появилась Напси.
— Шеф, — встревоженно сказал он, — коломбины наши хандрят. Плачут. Что-то с ними надо делать.
Карабас тяжко вздохнул. Накупленный в Цимесе электорат пока что создавал больше хлопот, чем пользы. Правда, на представлених калушата исправно транслировали эмо-поле и к тому же музицировали по ходу действия. Это пришлось по сердцу зрительницам, предпочитавшим оргазмировать не просто так, а культурненько. Карабас, правда, был недоволен эклектичностью сложившегося оркестрика, который с большой натяжкой можно было назвать духовым. Состоял он из пупицы-флейтистки, жабы с контрабасовой тубой (вообще-то калуша создала её кларнетисткой, но кларнеты в Понивилле почему-то не продавались), а также традиционного жука-ударника по прозвищу Ринго. Ещё был бэтмен, играющий на губной гармонике, но каким боком присобачить его к основному составу, Карабас в душе не ёб.
Дирижировать раввин поставил Напси, припомнив ему похвальбушки про абсолютный слух. Ко всеобщему удивлению, пёсик справился. Правда, метрическую сетку он обозначал движениями хвоста, но все быстро привыкли.
Однако, помимо выступлений, особой надобности в приобретённых существах не было. Карабас вообще-то намеревался использовать их в пути как рабочую силу и прислугу за всё. Но в «Хентае» обслуживание было и так на высшем уровне. Поэтому бар Раббас, не долго думая, сдал всех в гостиничный эргастул. Обращались там с ними сносно, но скучающий электорат нервничал и не знал, чем себя занять. Особенно плохо было коломбинам, с которыми как-то вообще не задалось. Карабс собирался их поставить на подпевки, но Пьеро был категорически против исполнения чьих-либо песен или стихов, кроме своих собственных — которые, в свою очередь, категорически не нравились Арлекину. Карабас мешать артистам в их нелёгком труде не хотел, так что коломбины с самого начала остались безо всякого внимания. Они всё больше спали, а когда не спали — ныли.
— Что-то делать, говоришь… Трахнуть, что-ли? — вздохнул Карабас. — Вот сегодня сходишь и трахнешь. Твой бэтмен где?
— Спит… Шеф, ну не сегодня, я сегодня уже… — начал было пёсик и тут же замолк. Потом, чераз пару секунд, сделал несколько судорожных вдохов, продышался уже спокойнее и укоризненно сказал,
— Шеф, ну зачем же за дыхалку-то? Я же просил — всё что угодно, только вот этого не надо. Ладно, трахну. Если больше некому. Бетмена моего разбудите, пожалуйста…
— А почему он спит? — поднял бровь раввин.
— У него время сбивается, — вздохнул Напси. — Ну так я иду?
— Не сегодня, — раввин изменил решение. — Ты мне, пожалуй, вечером пригодишься. В качестве шабесгоя.
— Это как? — заинтересовался Напси, довольный уже тем, что не придётся идти в эргастул и заниматься скучным делом.
— У меня сегодня важный день, — сообщил раввин. — Я намерен соблюсти шаббат. Ну то есть субботу.
— Брбрбрбрбр, — пёсик встряхнулся. — У нас что, праздник какой-то?
— Я же сказал: не у нас, а у меня. Кстати, где повар?
— Стейки готовит и салаты, — напомнил пёсик. — Дочь твою Мать, мы за эту говядину столько заплатили…
— Неважно, — перебил Карабас. — Это говядина зернового откорма. И это настоящие бычки, без прошивок. Ну ладно, с прошивками. Но они могут считаться условно-кошерными, так как бычок всё-таки жуёт жвачку и имеет раздвоенное копыто. Вполне кошерными они были бы в том случае, если бы их забили в соответствии с правилами…
Напси украдкой позевнул. Рассуждения раввина на тему того, что можно есть, а что нельзя, он уже слышал, и они ему были не близки. Интереснее было, при чём тут суббота и что это всё вообще значит.
Карабас его мысли увидел.
— Ладно, слушай сюда. Крекеры только подай… Скобейда, хочется молока, а мне нельзя — я же мясо лопать собираюсь… Так вот, соблюдение субботы — это мицва. То есть заповедь. Я должен был бы соблюдать её как положено, но у меня были причины этого не делать. Во-первых, не сохранился счёт дней недели. Во-вторых, соблюсти правила шаббата в наши времена крайне сложно. И, наконец, до недавнего времени это было запрещено.
Пёс опять не понял, и опять раввин услышал, что он думает.
— Тут такое дело… — протянул он, жуя сухой крекер и стряхивая с бороды летяшие крошки. — Перед самой войной был созван последний всемирный раввинат из оставшихся раввинов. Который принял ряд постановлений. В том числе — категорически запретил на ближайшие сто лет лет все иудейские обряды и обычаи, которые прямо или косвенно могли бы поставить под угрозу выживание еврейского народа. В том числе и шаббат, в части практической, то есть исполнение заповеди «храни», по Дварим. Можно соблюдать в части «помни», как в Шмот. Ну то есть изучать законы шаббата можно, а соблюдать нельзя. — Карабас замолк, в задумчивости комкая бороду в руке.
— А почему? — спросил Напси. Из всего монолога он понял едва ли треть, но по опыту знал — когда Карабас начинает рассуждать о своей религии, вопросы лучше относить к последнему более-менее осмысленному утверждению.
— По кочану. Пикуах нефеш, — пробормотал бар Раббас, думая явно о другом.
— А капуста тут при чём? — не отставал пёсик, обнюхивая левым рыльцем ножку стола. Она пахла приземистостью, — запах столешницы начинался не то чтобы очень высоко, — основательностью, почтенным возрастом и морёным дубом.
— Какая ещё капуста? — раввин всё-таки отвлёкся и принялся объяснять. — Пикуах нефеш — это спасение души еврея. То есть если исполнение заповеди может вызвать гибель еврея, её исполнять не следует. Так вот, в шаббат нельзя делать никакую работу, а в те времена это было, гм, чревато… Стрёмные тогда были времена, — заключил он и снова замолчал, на этот раз надолго.
— Ну и дальше-то что? — потерял терпение Напси.
— Да ничего особенного, — прервал свои размышления Карабас. — Началась война. Я тоже воевал. Прсто мне в каком-то смысле повезло. Наша часть была расквартирована там, куда упал Монолит. Который тут же и разрядился. Кого-то испарило, кого-то поджарило, а я угодил в болото. Не в самом лучшем состоянии, да. Но в меня встроили способность впадать в анабиоз при неблагоприятных обстоятельствах. Я и впал. На двести тридцать шесть лет. Наверное, в конце концов я бы всё-таки умер, но меня вытащил Болотный Доктор. Вытащил и вернул к жизни. Ему было интересно, получится ли… В общем, я ожил. Потом навёл справки. И узнал, что никаких раввинов больше не осталось. Иудаизм непопулярен. Что и неудивительно. Религия держалась на горе книг. Которые погрызли шредеры. Всё сожрал проклятый долгоносик… — протянул он что-то совсем уж странное. — Короче, не осталось даже Торы на иврите. Только у меня в голове, — постучал он по ней пальцем для убедительности. — Как и основные трактаты Мишны и Гемары. У меня в черепе есть электронная вкладка. Если её подсоединить к компьютеру, всё это можно было бы скачать и потом напечатать. Но есть нюанс. Эту вкладку нельзя вытащить. Ну разве что из мёртвого. А я намерен пожить ещё, ибо еврей не должен умирать ради Торы. Он должен жить ради Торы. И жить непременно хорошо, ибо плохая жизнь еврея оскорбляет величие Торы… Да ты спишь, негодник?
— Простите, шеф! Извините, шеф! — испуганно взвизгнул Напсибыпытретень, на которого мерные речи раввина и в самом деле подействовали убаюкивающе.
— Так вот. Большую часть последнего столетия я работал на Подгорное Королевство. А наш Король, к сожалению, таки немножечко муслим. Очень условный, конечно, но наши еврейские штучки его раздражают. Так что я старался его не дразнить. В общем, опять же пикуах нефеш. Но сейчас у меня есть немного свободного времени, и я всё-таки намерен отпраздновать шаббат. Хотя и весьма относительно.