Путь Базилио
Шрифт:
Естественно, сломать девку по-настоящему Молли не могла, да и не хотела. Но надеялась, что у наглючки сегодня выдастся на редкость скверный вечер.
— Эй, подвиньтесь, — раздался высокий, резкий голос, — вы проход закрываете… Гвин! Ты?!
Драпеза отцепилась от някнутой девки — та сразу поникла — и подняла голову. Перед ней маячила незнакомая малиновая балаклава.
— Я Пеппи! — сказала поняша. — Папиллома! Не узнала, что-ли?
— О Дочка-Матерь! Пржевальская? И ты в Пуси-Рауте? — Молли действительно обрадовалась.
— Уже полгода… Давай к нам, у нас резерв.
Молли вошла, осторожно принюхиваясь. Зал был большим, полутёмным, и не росными травами в нём пахло, нет. Пахло потом, пивом, бенедиктином, парфюмами разных пород, свежей крапивой и общим ожиданием расколбаса и оттопыра.
Слева находился маленький бар, осаждаемый желающими хлебнуть, пока не началось. Бармен-матрыхай, няшимый со всех сторон, прыгал, пытаясь угодить всем сразу. Маленькие сновали по стойке, поя поней и убирая опорожнённые корытца и полоскательницы.
— Пошли, пошли, нам всё принесут, — отвлекла её Пеппи.
Драпеза перевела взгляд на вип-зону. Там всё было примерно так, как Молли и предполагала.
Центральный подиум оккупировала пресловутая Псюша Сучак со своими шалавистыми подружками. Те пересмеивались и покусывали друг друга за попки. Псюша, устроившаяся на красной подстилке с вензелями, курила кальян, звучно присёрбывала из корытца какое-то пойло и вообще непринуждённичала напоказ.
Молли Драпеза посмотрела на Псюшу почти с презрением. Сама не образец добродетели, она держала Сучак за шмару. Правда, Псюша была умной и хитрой шмарой, а главное — более успешной, чем сама Молли. Поэтому к презрению примешивалиась изрядная толика ненависти. Поскольку же эти два чувства относятся друг к другу как щёлочь и кислота, то где-то в горле образовывалась соль, весьма горькая. Драпеза скривилась.
На полуподиуме слева от Псюши устроилась Сара Барабу. Полуседая, тучная, похожая на корову, она упорно таскалась на молодёжные вечеринки. Перед ней стояло корытце, — скорее всего, с водой, подумала Молли, — куда служка-скунс как раз добавлял какие-то капельки. Здоровье у старой кобылы было уже не то, что прежде. Все это видели, все это знали. Но Сару любили как живую легенду: когда-то она была совершенно безбашеннной тусовщицей. Портрет её — с разноцветной гривой и жёлтыми лакированными копытами — украшал холл первого этажа «Люци».
Рядом лежали — чтобы не сказать валялись — две молодые кобылки. Было видно, что они хороших кровей, из хороших семей, пока ещё стройненькие, неразъевшиеся — но бока уже предательски лоснились. Одна — золотистая черногривка — игриво раскинулась, демонстрируя всем интересующимся идеальное вымя с чуть заострёнными сосками.
Драпеза похотливо облизнулась. Вымя было её фетишем, и никакая ревность не могла тут ничего изменить. Ей мучительно захотелось вкусить этих сосочков. Прихватить у основания, потянуть на себя, помучить и отпустить, облизать, согреть дыханием и тут же сдавить зубами до крови… ооох.
«Жизнь надо прожить так, чтобы всем было мучительно больно», — подумалось ей почему-то. Мысль показалась ей несправедливой. Драпеза считала себя ласковой и нежной, а вымя — это вымя, это отдельно. У всех свои маленькие слабости, у неё — вот такая. И что? Та же Гермиона, например, во время любви слегка попукивает. И, кажется, сама не замечает. Надо бы ей всё-таки сказать… Сердце болезненно сжалось. Где всё-таки Гермиона? И главное — с кем?
— Чего задумалась? Давай к нам, — позвала Папиллома.
Драпеза с трудом оторвалась от созерцания прелестей незнакомки и сделала пару шагов. Какая-то коза приблудная пихнула её в подреберье, но сразу же извинилась.
Пеппи устроилась на хорошем месте, в правом углу. Там был загончик, где лежала Пржевальская и какая-то незнакомая пони, блондинка в голубой балаклаве. Лежать рядом с ней почему-то не хотелось. Молли подбилась под бочок Пржевальской и расслабилась.
На сцене суетилась приглашённая на разогрев пинк-панкушка Нюка — молодая кобылка в огромных фиолетовых очках, с гривой, раскрашенной в радугу. Увы, корни волос предательски бурели, выдавая пошленькую натуральную масть. Она наигрывала на ксилофоне и контркультурненько блажила.
— Ах вы козее племя! [69] Чтоб вам — сучее вымя! [70] Но придет моё время, Прогремит моё имя!— кидала она в зал, предусмотрительно устремив взгляд в потолок, чтобы никто из высокопородных гостий не принял ничего этого всерьёз, на свой счёт, и уж тем более — себе в ущерб.
— Прозвенит моё стремя И спадёт моё бремя, Я зажгу своё пламя, Подыму своё знамя, Оросит моё темя Светозарное семя…69
Стихи в данной главе частично принадлежат поэтам Шишу Брянскому и Юдику Шерману, одна или две строки украдены у Владимира Владимировича Набокова. Автор позволил себе немного видоизменить их, дабы приблизить к описываемым в романе реалиям.
70
Чтоб вам - сучее вымя!– Гидраденит, или «сучье вымя» - острогнойное воспаление нескольких расположенных рядом потовых желез. Вызывается золотистым стафиллококом. Обычно локализуется в паху или в подмышках. Область поражения выглядит как багровый припухший гнойник. Считается заболеванием, характерным для хомосапых, но иногда встречается и у поняш, пренебрегающих личной гигиеной. См. также: Булимия Студницына, «Справочник дерматолога» - Понивилль, Изд-во Понвилльского ун-та, 245 г. о.Х.
— Стремя ей за это не дадут точно, — прокомментировала Молли.
— Пожалуй, — сказала незнакомая поняша таким тоном, будто Стременем жаловала она лично.
Из толпы послышался свист и топот копыт. Похоже, публика была того же мнения.
— Какая пошлятина, — вздохнула Папиллома. — Кстати, Молли, ты новый мой роман читала? Живенько ведь, правда?
Драпеза отвела глаза и сделала вид, что необычайно увлечена вялыми шевеленьями в зале.
Папиллома Пржевальская, моллина подруга юности, в последние годы стала знаменитой писательницей. Впрочем, сама Пеппи предпочитала неброское «популярная авторка», а недоброжелатели — «известная графоманка». Доля правды в этом была. Пеппины романчики были известны как эталон дурновкусия. Зато читали их не только в Эквестрии, но и по всей Стране Дураков и даже в Директории. Посвящены они были бесконечным похождениям некоей Жюстины Сэлфи-Сью, сиротки-нимфетки с ангельской внешностью. В раннем детстве её выкрали мутанты и держали где-то в Зоне, творя с ней всякие непотребства. С той поры она подросла и от мучителей бежала — но домой никак не могла вернуться: безжалостная Папиллома протащила свою героиню по всем известным доменам и нескольким выдуманным. И везде её подвергали насилию, физическому и моральному. Обычно Жюстине удавалось-таки разжалобить или заняшить мучителей, но в последний момент её снова похищали — ну или случалось что-нибудь ещё. Благо, Сэлфи-Сью в романах не старела, не росла, и, главное, не теряла ни совершенной красы, ни беспредельной наивности. При этом Пржевальская отличалась невероятной продуктивностью: романчики буквально сыпались из неё. Относительно недавно вышла сорок девятая книжку про Жюстину. На сей раз злые хемули продали бедняжку в Московию для утех полярных медведей. Книжечка была похабной даже по меркам Папилломы. Молли читала и перечитывала её со стыдом и отвращением, в особенности пятнадцатую главу. Но, конечно, признаваться в том, что она суёт нос в такую бяку, Драпеза не собиралась. И уж тем более — самой Пеппи.
— А как тебе та сцена с медведем, который любил молочко с кровью? — щебетала литераторша. — Помнишь, в пятнадцатой главе? Я, когда писала, как раз о тебе вспоминала…
Молли стало жарко под шкурой. Она отвернулась и снова вперилась в пространство. И увидела в зале Гермиону.
Фру-Фру была одна. Совсем одна. Это Драпеза поняла сразу же, с первого взгляда. А по тому, как она крутила головой и тянула шею, было ясно: она пришла сюда затем, чтобы кого-то найти. И эта кто-то была, увы-увы, вовсе даже не Молли Драпеза.