Путь Базилио
Шрифт:
— Мою кровь! Отсосут! Волосатые зверушки! — выкрикивала Львика, играя передними ногами и отбивая ритм задними.
— Хой! Чмошный миииир! — закричал кто-то из зала, перекрывая шум.
— И испить! Поднесут! Обезжопленной пинкушке! — Львика стукнул хвостом по полу.
— Хой! Хой! — орали поняши. Рыженькая девочка-зажигалка прыгнула на танцпол и лихо затрясла крупом.
— А когда! Та её! Звонко выблюет наружу! Поглядись! Чмошный мир! В эту искристую лужу! — певичка лихо пританцовывала, пиаффируя в испанском стиле [73] .
73
...пиаффируя в испанском стиле...– Пиаффе в классическом смысле - пассаж (тихая рысь) на одном месте. У поняш - вытанцовывание на месте, при которое передние ноги пони отрываются от поверхности. Некогда считалось сложным спортивным элементом, однако со времён Мимими Первой входит в программу начального образования для молодых пони.
О классическом пиаффе см. напр. Харри Больдт, «Лошадь в выездке» - Дивово, 2002. Из современной поньской литературы стоит упомянуть сочинение известной детской берейторки Лактозы Снипснапснурре «Летящей походкой: от шага до аллюра». Рекомендуем третье издание этой книги (изд-во «Небином», Понивилль, 301 г. о.Х.), с исправленными опечатками и замечательными гравюрами работы о. Катавасия Простатика.
— Хой! Хой! Чмошный мир! Чмошный мир! Чмошный миииир! — орал уже весь зал. На танцполе зажигали уже три поньки, вот уже их стало четыре, пять. Даже у Молли зачесались копыта.
— Аудиторию держит, — заметила незнакомая пони тоном врача, диагностировавшего вывих вместо ожидаемого перелома. — Пеппи, останешься и проследишь, чтобы всё было в порядке. Молли, на улицу быстро.
Драпеза оторопела от такого обращения. Недоумевая, повернулась — и тут до неё, наконец, дошло.
— А-а… а как же… — только и выдавила она из себя.
— В сортир зайди, — милостиво разрешила пони в голубой балаклаве.
Папиллома вскочила, ломанулась через толпу, расталкивая плечьми потные, разгорячённые тела. На мгновение ей показалось, что она увидела Гермиону — уже пьяненькую, с разъехавшимися глазками — но она тут же исчезла.
В сортире была небольшая очередь. Ждать было нельзя. Молли под возмущённые крики пристроилась у самого края длинного напольного писсуара и с шумом облегчилась, обрызгав пол и чьи-то ноги. Скандала, однако, не сделалось: при первом же взгляде на Молли становилось ясно, что сейчас поперёк дороги ей лучше не становиться.
— Де-евушка! Вы белочку забыли свою! — крикнула ей в спину гардеробщица. Молли не услышала.
На улице её буквально притянуло к непритязательной белой карете с занавешенными окошечками. Запряжённые першероны стояли навытяжку, только глазами лупали.
— Долго что-то, — упрекнула её пони в голубой балаклаве. Молли поняла, что огорчила, не заслуживает жизни и попыталась задержать дыхание.
— Не смей, ты мне нужна, — быстро сказала Верховная. — Хотела спросить? Спрашивай.
— Почему я вас не узнала? — выпалила Драпеза.
— Потому что я не хотела, чтобы меня узнавали. И отвела глаза. Ты меня видела, но не понимала, кого видишь.
— И я могла? — пролепетала Молли, леденея от ужаса.
— Проявить неуважение? Нет. Это невозможно. Ты могла не понимать, что это я. Но моя грациозность от этого не исчезнет, — последнее Великая сказала чуть ли не с грустью. — А вообще, ты переволновалась. Пожалуй, тебе стоит поспать, пока не доедем. Спи!
Молли пришла в себя в помещении с высоким потолком. Откуда-то сверху лился красноватый закатный свет. Она лежала на деревянном ложе, тонкие доски чуть прогибались под её тяжестью, и это было приятно.
Взгляд Драпезы упирался в белую стену. На ней, прямо перед глазами, висела картина: беременная хомосапая самка в белом, лежащая под яблоней, с мечом в правой руке и трезубцем в левой. Прямо над выпуклым животом с ветки свисало огромное, размером с сам живот, зелёное яблоко.
Слева стоял табурет, на нём тазик с крупной солью, у правого плеча — ведёрко с водой.
Драпеза собралась с мыслями. Она бывала здесь, и не однажды. Это был так называемый малый приёмный зал Мимими Второй. Здесь можно было побеседовать с Верховной, сохраняя при этом более-менее здравый рассудок и нечто вроде свободной воли. Разумеется, ровно до тех пор, пока это угодно Самой.
Как себя вести, Молли тоже знала. Для начала она попила воды, потом лизнула соль. Язык защипало: соль сама по себе была лёгким противоняшным, а в эту добавляли какой-то «очухан». На вкус это зелье было на редкость омерзительным. Самое же скверное, что оно отравляло вкус любой другой еды — так что о всяких гастрономических радостях на ближайшие сутки можно было забыть. Драпеза не огорчилась: страдания по Гермионе лишили её аппетита.
— Как я сюда попала? — не смогла не спросить она.
— Пришла. Своими ногами, — раздалось сзади. Верховная говорила в какое-то устройство, искажавшее звуки. От её собственного, неискажённого голоса даже самые стойкие к няшу пони начинали быстро плыть.
— Я же спала? — не поняла Драпеза.
— Чтобы ходить, не обязательно просыпаться. Чтобы жить — тоже, — сказала Верховная. — Твой следующий вопрос: зачем ты мне понадобилась. Это ты узнаешь очень скоро. Пока скажу, почему имено ты. Во-первых, ты вовремя подвернулась. Во-вторых, мне нужно закруглить одну кадровую ситуацию. Следующий вопрос, будь добра, задай сама.
Молли собралась с мыслями, ещё раз лизнула горькую соль и попыталась сосредоточиться. Как обычно в присутствии Верховной, мысли в голове не задерживались — их выдувало розовым ветром абсолютной преданности, желанья служить беззаветно. Но в данный момент Мимими требовала не этого.
— Что вы там делали? — наконец, вспомнила она ту мысль, с которой заснула.
— Правильно, — в голосе Верховной прозвучало что-то вроде одобрения, и Молли возликовала. — В самом деле. Почему я, такая нежная, пришла на концерт какой-то хамоватой певички? Твоё мнение?
Отвечать Драпезе не хотелось, но и промолчать она не могла.
— Вы её любите… — прошептала она, сбиваясь в комочек в ожидании самого страшного — гнева Верховной.
— Да, люблю, — спокойно сказала Верховная. — Но не в том смысле. Львика — моя дочь. Единственная. Других не будет. Я уже немолода. Да я бы и не стала пытаться. Сейчас поймёшь, почему.
Верховная замолчала. Драпеза, чтобы не забалдеть от присутствия Их Грациозности, принялась рассматривать картину на стене. Она была похожа на фразу в приказном тоне на чужом языке. То есть в ней чувствовался какой-то смысл, простой и конкретный, вот только подступиться к нему было неоткуда.