Путь Базилио
Шрифт:
У меня обычно начинается за неделю. Сначала голова слегка так побаливает, будто потрескивает. Потом схватывает животик: то запор, то льёт, а не валится. Неправильная температурка: нос то горячий, то ледяной, с давлением тоже туда-сюда.
Потом вроде как прекращается. Я бодра, я весела, у меня даже что-то вроде лёгкой эйфории. Я порхаю как бэтмен и с полпинка решаю все вопросы. Море мне по колено, прочие водоёмы — по щиколотку, на душе просто зупа и цветы-цветы-цветы.
А дальше меня прибивает к земле. Я буквально дурею.
Этот пиздец невозможно описать. Настроение меняется ежесекундно. И это не просто милые тихие переливы
Кстати запахи. Вот что особенно бесит. У меня и так обоняние выше среднего, а в такие моменты оно обостряется неимоверно. Какая-нибудь кобыла срёт у себя на выпасе, или прибор какой-то перегорел. А я это чувствую. И бешусь, бешусь, бешусь.
Я знаю, что так будет. Я заранее всех предупреждаю, что эти два дня я не работница, а хрупкий сосуд с говном. Что я должна лежать в тёмной комнате и дышать валерьянкой. Все кивают, все всё понимают. И говорят, что на этот раз всё будет нормально. Всё будет хорошо, Ева, ты не переживай, Ева, лежи себе в комнатке, нюхай блюдечко с валерьяночкой и занимайся какими-нибудь несложными расчётиками.
Тут-то как раз и случается очередной аврал, факап и маманегорюй. И мне приходится таскаться по совещаниям, экстренным летучкам или бегать по каким-нибудь цехам, лаять как суке, выбивать из кого-то дерьмо и вправлять мозги. Чувствуя каждую секунду, как мои собственные кипят под крышкой.
И ведь главное — я сама виновата, я сама кузница своего счастья. Потому что если я всё соблюдаю, что докторка прописала, регулярно хожу на конюшню, ем на обед три банана и не тусуюсь по барам, то уровень пиздеца снижается до приемлемого. То есть, конечно, тоже не алес гут, но и не ужас-ужас.
Но! По барам — это святое, потому что как снять стресс? Есть альтернативные предложения? Нет? Вот и у меня тоже. А трахаюсь я в основном с чертежами и расчётами. Потому что времени у меня мало, а в институтскую конюшню всегда очередь и жеребцы усталые и заёбаные. Институтским бабам делать нечего, они каждый день ходят и всегда вперёд лезут. Стоишь как дура в случной шлейке, хвостом мотаешь и ждёшь, пока жеребец какую-нибудь жирную коровищу не оприходует. Потом приходит весь такой в мыле, член за собой волочит, извиняется — Ева, дорогая, извини-прости, меня эта скобейда совсем заездила, ну не могу я. Завтра с утра приходи, отымею вот просто как по нотам, Дочкой-Матерью клянусь. Ну ты, естественно, говоришь — ладно, давай завтра, запиши меня первой в очередь. А на следующий день с утречка привозят хаттифнатские лучевые тетроды, которые ты ещё полгода назад заказывала. И надо всё принять, оформить, отбить претензии — потому что все тут же морды тянут на чужое — и тыр-пыр восемь дыр. В общем, ты освобождаешься около полудня, вся мокрая снаружи и внутри тоже — а в конюшне уже и появляться-то совестно.
А вот к бананам я так се. Не то чтобы совсем не люблю, но три дня подряд жрать — ну, как бы это, забываю. Как и таблеточки. Ну забываю я! За что и получаю от собственного организма обратку с оттяжечкой.
И только вот после этого всего ада и пиздеца наступает красный день. Цвета крови, пролитой за. То есть зря. Типа ещё одна яйцеклетка не понадобилась.
Мне никогда не удаётся угадать, когда начнётся. Иногда целый день бегаешь с тампоном в дырке и ждёшь, когда нагрянет. А иногда как ливанёт посреди совещания. Ну там туалетик, крыска за тампончиками сбегает, оближет, впихнёт. Спасаемся.
И тут начинается боль в животе. Не острая, тянущая такая. Но выматывает сильно, особенно к концу первого дня. Хочется лежать в позе креветки и тихонько хныкать. Вместо этого я жру панацин хапками и стою за кульманом. Потому что я терпеть ненавижу лежать в позе креветки и тихонько хныкать. У меня нет к этому таланта, понимаете? Не умею я себя жалеть так, чтобы самой нравилось. Не дано. Мне от этого только хуже становится.
Так что я беру себя в зубы и работаю. Два дня. Или три. Потом отпускает, и я снова сама своя, я сжираю охапку сена с клевером и потом иду в бар. И живу полной жизнью. Пока головёнка не начнёт побаливать, и всё по новой.
Да, на этот раз я не сдурела. Почти. За это спасибо Карабасу. Шеф, оказывается, такие вещи понимает и может влиять. Я ему ещё и нахамить толком не успела, а он мне сразу — «так-так, у тебя ПМС, ложись на бочок, будем с желёзками разбираться». Я бы, конечно, не легла ни за что, но он меня не спрашивал — просто отключил ноги. Ну, грюкнулась. А он минут десять во мне копался. В смысле, дистанционно. Лежу и чувствую, как внутри что-то происходит. В конце концов он там что-то нашёл, глаза закрыл и минуты три мне было как-то странно. Потом я встала и пошла. А через пять минут сообразила, что мне не хочется ни на кого бросаться. То есть слегка что-то такое было, но вот именно что слегка. Тут я, конечно, побежала извиняться и спасидо говорить, а он мне прямо в голову — «я понял, не за что, лучше электоратом займись, там арапчата чего-то расклеились». И я пошла и занялась, потому что приказы Карабаса лучше выполнять сразу.
Но сейчас мне по-настоящему хреново. Потому что боль в животе Карабас мне снимать не стал. Говорит, что может пострадать иннервация матки, и тут нужна химия. Врёт, поди. А может, не врёт. Но мне по любасу не легче: я в дорогу забыла панацин. И тампоны, кстати, тоже. Я городская девочка и привыкла, что это всё продаётся в аптеке на углу. Но сейчас я лежу в каком-то деревенскому хлеву — в хлеву, ёшкин кот! — на соломе. И граций во мне не больше тридцати, а то и меньше. Я валяюсь на боку, тяжело дышу, а добрый дядька Карабас время от времени заходит, меняет мне тряпку и поливает водой из ведёрка. Потому что мне скверно и дефно, а ближайшая аптека — в Директории.
Когда мы туда доберёмся, я уже буду норм. Я буду даже пленительна. Вот только пустят ли меня туда — это, знаете ли, ещё вопрос. Они там поняш не особо жаждут видеть. Стремаются они нас. В общем-то — понимаю. Сама до сих пор дёргаюсь, когда какая-нибудь старая корова граций на полтораста на меня начинает глядеть. Хотя вообще-то во мне двести двадцать и я сама могу её натянуть. Но всё равно — детская травма, то-сё. Короче, нервирует. Даже когда някают по-доброму и под хвост не лезут. Всё равно — ну не могу. Хотя казалось бы, ну какие дела, всё между своими, сегодня ты меня чуть-чуть накернила, завтра я тебя слегонца. Не могу я так. Вот просто — не могу, и всё тут.