Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Тогда же настроение Берта сменилось. С легкомысленного, жизнерадостного, самодовольного на тусклое, настороженное, подозрительное. Берт шел к своему кабинету, сжимая папку-портфель куда сильнее, чем хотел бы, заставляя себя идти неторопливо, улыбаться сдержанно, но не холодно, подумал было задержаться у пары столов, чтобы обменяться приветствиями и шутками, но решил, что для этого еще будет время. И, пожалуй, на его пути не встретилось человека, который готов был бы поддержать эту игру.
Берт вошел в свой кабинет, бросил папку на стол, сухо бросил: «Полупрозрачные стены». Ему показалось, что нейролучи разрезали его череп, хотя он знал наверняка, что это иллюзия. Доказано ведь было неоднократно, что они безвредны с физиологической точки зрения. Берт Франк не только самолично обнаружил несколько патентов, обеспечивших прорыв в разработке именно этого класса искусственного интеллекта, но и – чего греха таить – несколько сомнительным
Альба Франк связалась с ним за две минуты до начала рабочего дня.
– Как твой первый день в цивилизации? – сухо спросила она.
– Второй, милая, – вежливо улыбнулся Берт, недоумевая. Он не совсем понимал, как ему следует вести себя с женой – почти бывшей. Которая, впрочем, держалась привычно отчужденно. То есть ничего не изменилось. Кроме знания, что она твердо настроена на развод.
Альба вежливо подняла брови.
– Ты относишь четыре вечерних часа ко дню, а аэропорт к цивилизации? – осведомилась она. Берт хмыкнул, покачал головой. Странно, но он уже скучал по Альбе. Она тоже помолчала немного. Затем сказала: – Отец недоволен разводом. Как ты понимаешь, он доволен, что я развожусь с тобой, но факт развода вызывает его неодобрение. – Она опустила глаза и сразу же подняла их на Берта, который заставлял себя улыбаться, не зная, как реагировать – скандалить, требовать объяснений, цедить со снисходительным презрением, чтобы она оставила его в покое, поунижаться немного в тщетной надежде, что она передумает. Альба продолжила: – Подозреваю, что мое решение… – она замолчала и все-таки поправила себя: – Мое действие может возыметь для тебя несколько неожиданные последствия. Мне очень жаль. В качестве жеста доброй воли я могу поговорить с приятелями. Возможно, они смогут как-то тебе поспособствовать. Все-таки компенсация, – пожала она плечами. – Хм, добавила она, поглядев очевидно на часы, – начался твой рабочий день. Дай знать о своем решении.
– Подожди! – выкрикнул Берт и подался вперед. Альба смотрела на него, застыв, храня на лице привычную невозмутимую мину. Как будто только что не пыталась подкупить его из-за этой несуразицы с разводом, а обсуждала планы на вечер пятницы. Берт смешался. Облизал зачем-то губы, посмотрел на стену, словно на ней должны были проступить слова вопроса. – Подожди. Из-за чего все это?
Альба подняла брови, по ее лицу скользнула тень чего-то неопределяемого. Возможно, вечером Берт, еще раз перебрав в памяти воспоминания дня, сможет обозначить это выражение как саркастичное, злорадное, что ли. Пока же Берту было плевать, и даже на то, что он ставил себя в глупое положение.
– Я сыта по горло нашим браком, – вежливо улыбнувшись, терпеливо ответила Альба. – Но я не имею ничего против тебя.
Берт нервно засмеялся. Вот так просто. Уложила его на лопатки, так просто.
– Начался твой рабочий день, – напомнила Альба и отключилась.
С одной стороны, конечно, замечательно, что дражайшая Альба, принципиальная, щепетильная до синих пятен перед глазами, педантичная и фригидная до жути, предупредила Берта. С другой, раз Альба сочла необходимым предупредить его, ситуация складывается очень и очень сложная по той простой причине, что старший Рунер наверняка связался со всеми, до кого только мог дотянуться, и поставил их в известность, что связь Берта Франка с ним, его кланом, если быть точней, а также покровительство и прочая вынужденная поддержка есть дело прошлого, и посему его можно с чистой совестью выставить из всех хлебных мест на скудные пажити.
У Берта было еще немного времени, чтобы обдумать и свои перспективы, и прикинуть линию поведения; когда предстояло идти на совещание к Иво Ленартсу, он был обычным собой, улыбался многозначительно, если была возможность, простовато шутил – на изящные остроты у него не хватало ни воображения, ни настроения, а когда собеседник смеялся, Берт вслушивался: искренне ли, без злорадства; смотрит ли собеседник с необычным любопытством или все-таки ведет себя как обычно? Вроде бы до его личной жизни мало кому было дело, так, обычное праздное любопытство.
Разве только Стан встретил его очень неприятным взглядом. Казалось бы, что им делить, кроме Альбы – возможно, в прошлом перед ним и мог брезжить слабенький шанс, и то Берт не был уверен, что его жена когда угодно обратила бы на него внимание. Точнее, не Альбы даже, а брака с дочкой Вилерма Румера. Да и то, что бы Стан себе ни думал, какие бы златые горы не рисовало его воображение, но этот альянс был бы хорош только поначалу, а потом все равно Берту приходилось горбатиться, рассчитывая только на себя. Стан – тот был из неплохой семьи, тоже со связями, его двоюродный брат уже давно мелькал во всех новостных сюжетах о Верховном совете Лиги. Не то чтобы Тудор Стан был доволен этим родством, скорее наоборот, сердился, когда их сравнивали, но и не упускал возможности ввернуть пару-тройку намеков, что его связи куда более значительны, чем его должность в Секторе предполагает. Самовлюбленный павиан, одним словом. Но этот павиан был в курсе всех сплетен как раз в том круге, в котором Берт оказался в силу брака с Альбой Рунер. И этот павиан сидел развалясь, неторопливо жевал жвачку, а когда Берт Франк вошел в зал, Стан стал жевать медленней и значительней, неотрывно следил за тем, как Берт Франк обходил стол, здоровался с тем и тем, и весь его вид возопил: я знаю такое об этом хмыре, такое!
Но совещание было обычным. Те, кто сидели в бюро безвылазно, занимались исключительно кабинетной работой, с интересом, а иногда с наигранным испугом слушали рассказы об аборигенских обычаях, благо с ними командированные столкнулись в значительных размерах.
– Ты только представь, Рихард, эти идиоты с одной стороны вбухивают колоссальные средства на какие-то там гидропонные сады, для которых в умопомрачительных, и я настаиваю на этом определении, Рихард, в умопомрачительных объемах десоляризуется вода, и тут же, вот прямо в одном документе запрещают понижать температуру в крытых кварталах ниже тридцати градусов. Как это увязывается, я спрашиваю? Вместо того, чтобы пробиться к водяным горизонтам, они занимаются десоляризацией, а потом заново минерализуют воду. Колоссальное расточительство, и при этом никто не смеет вякать, что атмосфера в квартале тяжелейшая. Сутками при температуре в тридцать–тридцать пять градусов, и даже в квартирах не смеют скручивать кондиционеры ниже этого. Нет, это невероятная территория. И они смеют с умными лицами рассуждать о государственности!
– Государственность в северном полушарии, в северной его части, я бы сказала, и в экваториальном поясе – это все-таки разные вещи. Такое ощущение, что мы воспитывались не просто в разных интеллектуальных парадигмах, а еще и в разных измерениях. Просто здорово, что Берт взял на себя все хлопоты по устранению когнитивных неточностей.
– Удивительно, откуда ты добываешь сведения о том, как говорить с ними. Я бы сдался, наверное, после двух дней.
– Из воздуха, – ухмылялся Берт. – Ты смотришь на то, что делают другие, пытаешься понять, что именно они делают, и применяешь на практике.
Ответом ему было скептическое фырканье.
– Я пыталась, многократно пыталась. И что?
Берт в задумчивости чесал кончик носа, лукаво глядел на Кайю, словно прикидывал, сможет ли убежать от ее праведного гнева. Его спасал Камилл Пашеку, говоривший:
– У Берта есть неоспоримое преимущество перед тобой, дорогая, не в обиду тебе и твоим сестрам-суффражисткам будет сказано. – Он подмигивал ей, и Кайя негодующе стонала.
– Ну да, да, да, традиционное общество. Безобразие.
Она негодующе трясла головой, Берт виновато разводил руками.
– Но что-то мне подсказывает, что дело не только в игрек-хромосоме, но и в общей ориентации личности.
Начальник Берта согласно кивал головой.
И снова легкомысленные рассказы о том, что видели, с чем сталкивались. Время от времени интонации менялись, присутствовавшие начинали с жаром обсуждать отдельные моменты; спорили, ругались, переставали улыбаться, а начинали хмуриться. Берт обычно охотно принимал участие и в праздной болтовне о бытовых вещах, всегда и непременно обогащавших впечатления о любой командировке, и о прямых целях и задачах поездок, с готовностью следовал общему настроению обсуждения; но в этот раз он оставался отстраненным. Говорить говорил: не следовало позволять забыть о себе, пусть даже в мелочах, нужно было всегда и непременно напоминать о своих достижениях и заслугах, об удачах, которые за ним признавали все его коллеги. Но в этот раз его потуги были малодушными по сравнению с обычными его настроениями. Берт по инерции что-то говорил, парировал шутки, которые летели в его адрес, сам шутил – натужно, неискренне, плоско; он вынужденно отмечал, что на него подозрительно смотрит то один, то другой, старался не коситься в сторону начальника, чтобы лишний раз не перехватывать его внимательный, пусть и не самый открытый взгляд. И в обсуждении социально-политической эволюции Центрально-африканской федерации принимал участие постольку поскольку. Без жара Кайи Ниеми, без ядовитых насмешек Альфреда Салай, без энергичности остальных. Слова-то он говорил правильные и уместные, но мыслями был в ином месте.