Путь Босяка
Шрифт:
– Тут неподалеку старый блиндаж есть, – проворчал Босяк… – Ночевать там придется, по очереди.
Очень не хотелось ему лезть в блиндаж, отчаянно не хотелось. Одно дело, когда в карауле бывалый почтарь, совсем другое – когда девчонка, непривычная, не умеющая даже стрелять. С такой блиндаж – готовая ловушка, из которой не выберешься. Иного варианта, впрочем, не было. Будь Босяк один – залез бы на дерево, привязался к стволу и выспался, если, конечно, не брать в расчет летунов. А так…
– Страшно? –
Аленка приблизилась, уцепилась за локоть, прижалась доверчиво.
– Не знаю, – прошептала она. – Когда в купели лежала, а вокруг мертвяки, было страшно, думала, от страха помру. А с тобой не очень. Знаешь, отец Питирим говорил… – Аленка замялась.
– Что говорил? – подбодрил Босяк.
– Он мне запретил об этом рассказывать, – Аленка потупилась.
Босяк досадливо крякнул.
– Говори, раз уж начала.
С минуту Аленка брела рядом молча, по-прежнему уцепившись за локоть. Босяк не торопил, ждал.
– Я в церкви отцу Питириму помогала, – решилась она наконец. – Он говорил, что мысли его – ересь, внушенная Сатаной, и каждый день молился, чтобы Господь наставил его на путь истинный. Но Господу было, наверное, не до того, и отец Питирим с каждым днем в своей ереси укреплялся, он даже хотел снять с себя сан, но не снял, потому что никого другого на его место не оказалось.
– Какую ересь? – озадаченно спросил Босяк. – О чем речь-то?
– Отец Питирим говорил, что изверился. Он решил, что ад, в который попадают грешники после смерти, переполнился. И рай тоже.
– Как это? – Босяк остановился, ошеломленно почесал в затылке. – Как это они переполнились?
– Не знаю. Может быть, как тюрьма, если в нее сажать новых и новых преступников, пока стены не треснут. Вот эти стены на небесах и обвалились, а мертвяки посыпались оттуда на землю – так святой отец говорил. Сначала те, которые давно умерли. Те, что жили здесь тысячу лет назад, или две тысячи, или даже раньше.
Босяк выругался с досады.
– В самом деле ересь, – сказал он сердито. – Спятил твой святой отец на старости лет.
Аленка прижалась теснее.
– Я тоже сначала так думала, когда отец Питирим в первый раз об этом сказал. А потом… Смотри – вдруг он прав, и топтуны – это обычные грешники. Или даже праведники. В головах у них пусто, но что здесь их земля, они помнят. Или чуют, или еще что. Вот и нападают на нас, потому что думают, что мы – захватчики. А утопленники – это которые при жизни много грешили. Они в аду сидели в котлах и здесь под воду ушли – как привыкли.
– Ну и бред, – ошарашенно помотал головой Босяк. – А летуны тогда кто же?
Аленка потерлась щекой о рукав штопаной гимнастерки.
– Отец Питирим говорил – падшие ангелы.
К блиндажу вышли, когда вечерние сумерки грозились вот-вот перетечь в ночь. Босяк скинул котомку, уселся, привалившись спиной к неровной земляной стене.
– Мне пару часов хотя бы, – буркнул он. – Двое суток не спал. Сдюжишь?
Аленка переступила с ноги на ногу в темноте.
– Не знаю, – неуверенно ответила она. – Боюсь, сама усну, сил никаких нет.
Босяк обреченно вздохнул. Выспаться было необходимо, сонным им не дойти. Он на секунду позавидовал мертвякам, которым спать было не нужно вовсе. Оставалось разве что рассчитывать на чутье, острое, отточенное чутье на опасность. Или, может быть, на везение.
– Давай ложиться, – сказал Босяк.
Он скинул гимнастерку, улегся на нее спиной и подложил котомку под голову. В темноте нашарил тонкие девичьи руки, потянул вниз. Устроил Аленку у себя на груди, накрыл полой гимнастерки, укутал.
– Босяк!
– Что?
– Спасибо тебе, родной.
– Ладно, – Босяк почувствовал, что растроган. – Спи давай.
– Босяк, если мы дойдем, ты меня не бросишь?
Босяк стиснул зубы. Он еще не думал, как быть дальше, если они дойдут. А подумать бы стоило: чужая девчонка никому не нужна, у людей своих забот выше маковки. Не удочерять же ее, мысленно хмыкнул Босяк. Да и, даже если удочерить, что толку от отчима-почтаря, который уйдет и неизвестно когда вернется, а может статься, не вернется вообще.
– Не брошу, – сказал он вслух. – Придумаем что-нибудь.
– А может… – Аленка осеклась.
– Что «может»? – сквозь туманящий сознание сон пробурчал Босяк.
– Может, женишься на мне? Я работящая. Читать и писать умею.
Босяк мотнул головой, сон отступил. А если вправду, подумал он. Взять и жениться на ней, девчонке уже шестнадцать, это раньше в шестнадцать замуж не выходили, а сейчас… Куда она, в самом-то деле, без него. Если выживет, достанется еще какому-нибудь обормоту. Он мог бы осесть в укрепзоне, не век же быть почтарем, да и письма скоро писать перестанут. Что толку слать их родне, если никогда больше с ней не увидишься. А тут… Босяк вновь выругал себя, в который уже за сегодня раз – он внезапно почувствовал возбуждение. Жених хренов, мысленно рявкнул на себя Босяк.
– Спи давай, – пробурчал он вслух. – Завтра поговорим.
Аленка обхватила его руками, прижалась совсем уже тесно. С минуту Босяк вдыхал запах ее волос. Затем провалился в сон.
Пробудился Босяк посреди ночи, секунду соображал, где он, затем подался в сторону, высвободился и вскочил на ноги. Аленка засопела в темноте, заворочалась, но не проснулась. Босяк, неслышно ступая, метнулся к выходу. Замер, слушая ночь. С минуту простоял недвижно, затем расслабился – снаружи было тихо.