Путь "Чёрной молнии"
Шрифт:
— Алексей, все это философские рассуждения, как говорится если бы, да кабы. Но человека не вернешь, будь он хоть трижды «сука». Убивать друг друга людям не гоже.
— И, что мне прикажешь делать? Раз я поднял знамя, нужно нести его до конца.
— По — своему, может ты и прав, но мое мнение такое: не одна из двух сторон, пока этого не понимает. Не научились еще люди договариваться. Видимо пройдет не один десяток лет, пока начальники и заключенные начнут понимать, что они — простые смертные, и граждане одной страны и как это не высоко будет сказано —
Мать, Лешка, есть у каждого человека, будь он вор или госслужащий. У каждой матери болит сердце за собственное дитя. Нужно осознавать, что мы вероломно вторглись в судьбу Равиля, и не чувствуем боль в сердце его матери.
— У меня нет матери, потому я остаюсь глух к твоим словам.
— Умерла?
— Жива, но ее для меня не существует.
— Как так!! Это же мать!
— Не хочу об этом, потом, как-нибудь расскажу.
— Ладно, Дрон, говори напрямую, что хотел от меня, зачем с ШИЗО вытащил?
— Совет твой нужен.
— А послушаешь?
— Мне твое мнение важно. Макар, я хочу взорвать зону.
— Уже догадался. Как ты себе это представляешь?
— Поднимем бунт. Требования ментам выдвину.
— Будут жертвы. Я тебе серьезно говорю, упыри кремлевские ни перед чем не остановятся: возникнет угроза безопасности людей на воле, рассшмаляют всех за милую душу.
— До этого не дойдет дело, стрелять не станут.
— Дрон, не тешь себя иллюзиями — твоими требованиями менты зад свой подотрут, а зэка пострадают. Ты в курсе, как после войны с фронтовиками — зэками поступали, когда они бунт в зонах поднимали?
— Что-то слышал.
— А я видел. Скашивали пулеметами, как траву на сенокосе, и не подавились их смертями. Ты хочешь, чтобы и здесь подобное произошло?
— Макар, так время уже другое.
— А метода старая, задавят нас в зародыше.
— Пусть попробуют.
— Ох! Леха-Леха, назвал бы я тебя упрямым пацаном, да вижу без толку, все равно сделаешь свое. Тогда хоть совет прими от старого каторжанина: заручись поддержкой с воли, одному тебе такую махину не провернуть.
— Уже заручился. Макар, ты же тоже Советы не уважаешь, так что не жалей их.
— Кучка властителей — коммуняк — это еще не весь народ, но если судить о нашем обществе, то лучше не взывать к нему о совести. Бунтарей на Руси никто не любил, даже Александр Сергеевич назвал русский бунт жестоким, бессмысленным и беспощадным.
— У нас есть смысл.
— Я прожил жизнь длинную, а жил — то по-настоящему всего двадцать лет, пока семья под боком была. А теперь смысл жизни для меня потерян. Это я перед пацанами и мужиками ширмой завесился: хожу дурачка валяю, а в сердце Леха пустота, хочется волком выть. Если доживу до звонка, найду семью и повинюсь. А коли будет по-твоему, в стороне не останусь, рядом стоять будем. Может, глядишь, и найду ее безглазую с косой.
— Вась, ты чё заупокойную завел?
— Ладно Дрон, молчу. Давай-ка лучше чайку сварганим.
На следующий день, когда все сотрудники администрации вечером потянулись на КПП, им навстречу, чуть ли не бегом, спешила Инна. Не раздеваясь, она заскочила в палату и, увидев только одного Макарова, в нерешительности остановилась.
— О! Хозяюшка наша пожаловала, — весело произнес Макар и поднялся с постели.
Инна обвела комнату глазами и заметно сникла. Она повернулась для того, чтобы уйти.
— Инесса Петровна, Вы случайно не потеряли кого-то?
— Нет-нет, — ответила она, направляясь в свой кабинет.
— Не уходите никуда, он скоро придет, — успокоил ее Макаров.
Она резко повернула голову и без слов поняла: кого она должна подождать.
Через пятнадцать минут в санчасть вошел Дронов и на входе в двухэтажное здание на лавочке оставил человека, чтобы он следил за обстановкой.
— Петровна, рад видеть тебя в хорошем настроении. Можешь не рассказывать подробности, я уже знаю, что сына отпустили.
— Дронов… — Врач на мгновение смолкла, — Алексей, я даже не представляю, как мне отблагодарить тебя. Никита даже не догадывается, кто помог ему избежать тюрьмы.
— Он отдал следователю трубку с гильзой?
— Да-да, конечно, интересная выдумка получилась, следователь понюхал трубку и сказал, что дымом пахнет. Получается, Никитка баловался с трубой и заряженным патроном. Но самое главное, потерпевший забрал свое заявление и претензий к моему сыну не имеет. Алексей — это ты все сделал?
— Инесса, да я ничего такого не делал, — улыбнулся Дронов, — ты главное мужу своему пистонов наставляй, чтобы где — попало ружье не бросал.
— Я одна воспитываю Никиту.
— Тогда пардон! Сама следи за пацаном, если не хочешь, чтобы он здесь оказался.
— Теперь буду стараться изо всех сил. Упустила я момент, связался он с дурной компанией ребят, теперь не знаю, как его отвадить от них.
— У тебя родители есть?
— Да-да, конечно, но они далеко, я ведь в 1963 году в Новосибирск из Прибалтики приехала.
— Так ты европейка?
— Наполовину я немка и латышка, папа по национальности немец, а мама латышка.
— А зачем сюда приехала?
— Влюбилась в парня, он в том году в командировку в Ригу приехал, я тогда в мединституте училась, потом пришлось заочно в Новосибирске получать образование. Через год Никитка родился.
— Понятно. Инесса, отправь сына к дедам в Латвию, а то пропадет он здесь, это болото моментально молодых засасывает.
— Он рос такой хороший, ничего подобного я за ним не замечала.