Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата
Шрифт:
— Орлы!
— Согласен, — кашлянул в кулак Ромодановский, — уразумел и я, отчего вы были так недовольны, Андрей Константинович. А я грешным делом подумал, что вы выпимши.
Волков повернулся к закутанному в шубы князю-кесарю.
— Настоящий офицер должен быть слегка под хмельком. Об этом в Уставе сказано: «До синевы выбрит и слегка пьян». А местные командиры — наоборот.
— Как это? — не понял Ромодановский.
— Слегка выбрит и до синевы пьян.
Все послушно засмеялись. Боевой офицер всегда внушает уважение, а если он генерал... хочешь
— После такого смотра не грех и в легкую пьянку поиграть, господа! — заметил нерешительно дьяк Перепелкин. — Согреть душу.
Волков молча развернулся к нему, окинул пристальным взглядом. Пожевав губами, вынес вердикт:
— Признайся, Матвеич, что исправил букву в своей фамилии!
— Какую еще букву? — не понял тот.
— Ну, литеру! — поправился граф. — «И» исправил на «ё», когда все поссать вышли! Был «Перепилкин», а стал «Перепелкин». Что, тебя без полуштофа дьявол не отпускает? За бороду держит?
— Ваше превосходительство! — перекрестился дьяк. — Не к ночи упоминать лукавого! Что вы! Мы, Перепелкины, с тринадцатого века охотой на перепелов промышляли, посему и наречен наш род фамилией такой!
— Да? — недоверчиво ухмыльнулся граф. — А мой род, значит, на волков охотился! Занятно! Ладно, господа, все свободны! Кто по кабакам, а кто — по бабам. Лично мне после нынешнего смотра тошно и хочется блевать. До свидания!
Он за руку попрощался с Ромодановским и, приложив ладонь к козырьку, лихо двинул по направлению к собственному экипажу, мурлыча поднос строчки из «Охоты на волков» Владимира Высоцкого:
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
— Федор, трогай! — крикнул он кучеру, усаживаясь на мягкое сиденье. — На волков охотиться — это вам не перепелов из рогатки стрелять! Выю порвать можно!
Карета мчалась по вечерней Москве, а из полураскрытого окошка доносилось негромкое пение генерала:
И мне поют перепела,
Что ты опять перепила,
И, упившись до изумленья, умерла!
Глава 11. Земля. 2004
Внебрачный сын Отчизны — бастард вселенского масштаба
Чиновник раздраженно посмотрел на полковника Степанова.
— Тебе, полковник, какие шлюхи нашептали проверить этот транспорт? От кого был получен приказ о досмотре борта 714? Тебя же расстрелять за это мало, чистоплюй ты этакий!
Дело было в конце апреля на одном из пограничных аэродромов Карелии. Позавчера Степанову верный человек сообщил о том, что через подконтрольный ему аэродром собираются отправить партию оружия, предназначенного для тех воинов, что воюют втихаря, прикрывая банальные библейские места сурами из Корана. Степанов долго размышлял, а затем сделал единственный, как ему показалось, правильный вывод. Три года назад он провел некоторое время в Чечне и насмотрелся там на всю жизнь. И если трупы по ночам ему не снились, то чувство жесточайшей несправедливости и собственного бессилия заставляло до сих пор просыпаться по ночам и по несколько часов лежать без сна, сжимая кулаки в какой-то животной ярости.
Поразмыслив, он решил твердо одно: если уж он не в состоянии прекратить этот позор на Кавказе, то безобразия на подконтрольной территории не допустит. Любой ценой. Благо в свои тридцать семь он холост, одинок и озлоблен на весь белый свет. «Мастер реванша» — называли его в штабе Северного округа, и называли не за красивые глаза, а за злопамятность и хватку. Степанов не прощал никаких обид, буде обидчик честь по чести не принес извинений, непрофессионализма в любой области, а также лжи и особенно — хамства.
Всего этого мог и не знать чинуша, прибывший из Москвы и размахивающий бумажкой от замдиректора ФСБ. Напрасно непосредственный начальник Степанова генерал-майор Федькин подавал «высокому» гостю отчаянные знаки, призывающие того утихомирить свой темперамент и перейти от неуставного выяснения взаимоотношений на плацу перед всем батальоном охраны к конструктивному разговору в кабинете начальника аэродрома. Не прошло и полминуты, а Федькин уже понял, что добром дело не кончится. Позорить командира перед подчиненными запрещает Устав внутренней службы, но штатскому чиновнику было плевать на все уставы. По мере того как тот входил во вкус своей обвинительно-угрожающей речи, на плацу все замирало: перестали без толку болтаться позади дворники из числа солдатиков карантина, вылизывая территорию после зимы; офицеры-прапорщики, построенные в единую линию перед своими подразделениями, перестали жевать жвачку и сморкаться в кулаки; даже прилетевшие недавно грачи перестали орать на высоких тополях.
— Молчать! — проревел полковник Степанов, раздувшийся от гнева, точно кобра перед мгновением атаки.
Подавившись очередным матюгом, чиновник смолк. Нечасто ему затыкали рот на периферии. Полковник повернул багровое лицо к генералу и глянул на него так, что тот понял однозначно — быть Третьей мировой. Сегодня. После обеда.
— Господин генерал! — подчеркивая слово «господин», своим зычным голосом вопросил Степанов. — По какому праву вычесанное из самой Москвы чмо осмеливается оскорблять командира воинской части в присутствии его подчиненных?
Пока генерал двигал своей тяжелой челюстью и одновременно пытался придумать такой вариант ответа, что бы устроил обоих оппонентов, гость из Москвы опомнился от контратаки.
— В моей власти тебя, полковник, сделать снова лейтенантом! — почему-то сбившись на фальцет, с пафосом воскликнул он.
— Ну все, п...ец! — негромко сказал Федькин.
— Смирно! — гаркнул полковник, отчего на тополях спряталась в почки едва проклюнувшаяся молодая зелень. — Как стоишь, падла, перед боевым офицером! Смирно, сказал!