Путь к Горе Дождей

Момадэй Наварр Скотт

В ту позднюю осень 1833 года кайова расположились становищем на Элм-Форк, притоке Ред-Ривер, к западу от гор Уичито. В предшествующее лето они потерпели жестокое поражение в схватке с осейджами. Тай-ме, священный фетиш Пляски Солнца и самый мощный амулет племени, был у них похищен. Никогда еще за время их долгого переселения с севера, за всю эволюцию их прерийной культуры кайова не были так близки к отчаянию.

Утрата Тай-ме оказалась для них тяжелой психической травмой. Как мы уже знаем, в холодный предутренний час 13 ноября 1833 года над Северной Америкой начался звездный ливень. Кайова, разбуженные мертвенным светом падающих звезд, выбегали из своих жилищ, ужасаясь внезапному пришествию призрачного дня.

Я уже отмечал, что событие это одним из первых было занесено в календари племени кайова и навсегда осталось в народной памяти. Тот мертвенный свет в

ночном ноябрьском небе имел для них символическое значение. Ибо с наступлением подлинного дня в истории кайова начался новый – и тяжкий – период: последняя из живых дотоле культур Северной Америки стала угасать. Через четыре года после звездного ливня кайова подписали свой первый договор с правительством, за последующие двадцать лет четыре эпидемии оспы и азиатской холеры уменьшили их численность более чем наполовину, лет через тридцать после звездопада у них были отняты табуны, а бизоны, на которых они охотились, – перебиты. Видите, что получается, когда воображение накладывается на историческое событие? Так возникает предание. Событие приобретает особый, глубинный смысл. Когда потрясенные кайова оправились от испуга, они вообразили, что звездопад имел символическое значение для всей их жизни, что он предрек им горькую участь. Отныне страшное это воспоминание было для них неразрывно связано с представлением о самих себе. Они как бы «присвоили» его, воссоздали мысленно, претворили в представление о самих себе – короче говоря, заново вообразили его. Только благодаря этому смогли они вынести все, что обрушилось на них в дальнейшем. Не было такого поражения, такого унижения, таких страданий, которых они не могли бы снести, ибо в каждом из них усматривали определенный смысл. Они могли сказать себе: «Да, это неизбежно должно было произойти в свой черед. Существовавший в мире порядок нарушился, тут сомнений быть не может. Ведь даже звезды сорвались со своих мест». Итак, они вообразили, что во всяком событии заключен свой особый смысл – быть может, это не так уж много, но то была их единственная опора, и ее оказалось достаточно.

Один из самых моих любимых авторов – Айсек Диннесен – говорит: «Все печали можно пережить, если написать о них историю или такую историю рассказать».

Года четыре тому назад меня заинтересовала проблема «устной традиции» в том ее аспекте, в каком термин этот употребляется для обозначения всей сокровищницы долитературного повествовательного искусства в аборигенных культурах Северной Америки. Особенно же я стал задумываться над тем, каким образом мифы, легенды и вся сумма народного знания обретают ту зрелую форму выражения, которую мы именуем «литературой». Ибо, на мой взгляд, литература – конечный продукт определенного эволюционного процесса, и так называемая «устная традиция» – прежде всего одна из стадий этого процесса, стадия необходимая, а быть может, и исходная.

Я начал поиски материала – чисто устного, однородного и в то же время широко отражающего систему культурных ценностей народа. Тут у меня было определенное преимущество: ведь я сам американский индеец и многие годы прожил в индейских резервациях Юго-Запада. С тех пор как я научился воспринимать себя самого и выражать свои мысли с помощью речи, я слышал предания кайова, чьим потомком являюсь. Три столетия тому назад кайова жили в горах неподалеку от истоков реки Иеллоустон (сейчас это западная часть штата Монтана). В конце XVII века началась длительная миграция на юг и восток. Кайова прошли по нынешней границе Монтаны и Вайоминга к горам Блэк-Хиллс, затем двинулись дальше на юг, вдоль восточных склонов Скалистых гор и вышли к горам Уичито, лежащим в чаше Южных равнин (ныне – юго-западная Оклахома).

Я вновь упоминаю об этом давнем пути, проделанном кайова, ибо в известном смысле он оказался решающим для народного сознания и изменил представление кайова о самих себе. Длительность их миграции исчисляется многими поколениями, а проделанный ими путь – многими сотнями миль. В начале его кайова были отчаявшимися разобщенными людьми, обреченными на унизительную повседневную борьбу за существование. К концу его они стали сообществом воинов, охотников на бизонов. Во время долгого своего пути они сели на лошадей, перед ними открылась ширь равнин, они обрели власть над этими пространствами и высокое чувство судьбы. В союзе с команчами кайова около ста лет были хозяевами южных равнин. Это переселение и новый золотой век, к которому оно привело, нашли отражение в преданиях кайова и всей их культуре. Несколько лет тому назад я повторил их путь, а, завершив его, побеседовал со стариками и узнал от них много

интересного: были тут сведения о прошлом и поучения, факты и вымысел, причем все – в виде устных рассказов, все ценно и значимо само по себе. Я взял переводы нескольких преданий о миграции кайова и расположил их так, чтобы по ним можно было как-то проследить и хронологическую последовательность событий на всем протяжении пути, и сам путь – в смысле чисто географическом. Этот вот сборничек, а поначалу то был всего- на- всего сборник преданий, был выпущен под названием «Странствие Тай-ме» так называемым «подарочным» изданием, ограниченным тиражом в сто изготовленных вручную экземпляров.

Позднее сборничек этот, дополненный иллюстрациями и комментариями, вышел уже в обычном издании под названием «Путь к Горе Дождей». Книга эта, в известном смысле, экспериментальная, принцип повествования тщательно продуман, и я хотел бы сказать о нем несколько слов. Затем я, с вашего позволения, сошлюсь на текст, чтобы показать, как в нем этот принцип реализуется. А в завершение мне хотелось бы подробно прокомментировать одно из преданий. В книге отчетливо просматриваются три составляющие: мифологическая, историческая и личная. Сперва дается перевод предания, затем следует двухчастный комментарий: один – исторический, другой – личный, связанный с воспоминаниями автора. Хотелось бы думать, что с помощью этих элементов, вместе взятых, можно наиболее убедительно доказать всю значимость устной традиции. Для повествования такого типа особенно удобный жанр – хождение. А «Путь к Горе Дождей» и есть рассказ о хождении, насыщенный смыслом, явным и скрытым.

А теперь обратимся непосредственно к тексту.

Предания кайова, включенные в «Путь к Горе Дождей», составляют нечто вроде литературной хроники. В известном смысле, каждое из них – веха на знаменитом пути кайова с верховий реки Иеллоустон к реке Уошито. Из них мы узнаём, что, когда людям племени кайова открылась ширь Великих равнин, они преобразились внутренне, в них проснулись стремление к поиску, жажда открытий. Хотя некоторые из этих преданий восходят ко временам весьма отдаленным, записаны они только сейчас. Одно из них имеет для меня особенно важное значение. Когда я был ребенком, отец рассказывал мне сказание о стрелоделателе, повторял его частенько, поскольку оно очень мне полюбилось, и то, как мне его сказывали, – одно из самых первых моих воспоминаний. Вот это предание:

Жил некогда муж с женой. Ночной порой они были одни в типи. При свете костра мужчина делал стрелы. Через некоторое время он что-то почуял. На стыке двух шкур типи было небольшое отверстие. Кто-то стоял снаружи, заглядывая внутрь. Человек продолжал работать, но сказал своей жене: «Кто-то стоит снаружи. Не бойся. Давай говорить спокойно, как обычно». Он взял стрелу и сжал зубами. Потом, как и следовало, приложил ее к луку и прицелился, сначала в одном направлении, потом в другом. И все время он продолжал речь, будто обращаясь к жене. Но говорил так: «Я знаю, что ты там, снаружи, ибо чувствую твой взгляд. Если ты кайова, то поймешь мою речь и назовешь свое имя». Но ответа не было, и человек продолжал свое дело, направляя стрелу поочередно во все стороны. Наконец, прицел совпал с местом, где стоял его противник, и он спустил тетиву. Стрела вошла точно в самое сердце врага.

До сих пор предание о стрелоделателе было известно лишь очень немногим, оно было непрочным звеном в той самой древней речевой стихии, которую мы именуем устной традицией, – непрочным, ибо сама эта традиция непрочна. Сколько бы раз ни рассказывалось предание, от полного забвения его неизменно отделяет лишь срок жизни одного поколения. Но потому-то его и хранили так бережно. Не будет преувеличением сказать, что оно выражает смысл человеческого бытия. Вот мы и дошли до сути интересующей нас проблемы. Ведь предание о стрелоделателе есть также связующее звено между речью и литературой…

Предание это – замечательное: целостное, исполненное внутренней красоты, точное и по замыслу, и по его воплощению. Над ним стоит задуматься, мы узнаём из него нечто важное, оно помогает постигать глубинный смысл вещей… В конечном итоге, предание это – об устном слове. В сущности, между самим процессом устного повествования и тем, что сказывают, нет разницы. Суть предания не столько в том, как именно стрелоделатель поступает, сколько в том, что он говорит, точнее, в том, что он вообще осмеливается заговорить. Самое важное здесь вот что: стрелоделатель говорит и тем самым ставит под угрозу свою жизнь. Именно эта сторона предания для меня всегда интереснее, ибо здесь устное слово самореализуется в полной мере…