Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния
Шрифт:
Может быть, Валька сказала бы все это девчонке вслух, но пигалица уже ушла куда-то вглубь аллеи, а бежать за ней было некогда. Валька выбрала себе наблюдательный пост: местечко в кустах, откуда все было видно, а саму ее сразу не заметишь. Главное, ворота роддома как на ладони. И, может быть, именно это обстоятельство окончательно решило судьбу Игоря Сергеевича — Валька увидела выходящую оттуда семью с букетами, с фотоаппаратом, с поцелуями и поздравлениями. Впереди шли новоиспеченные родители; измученная мамочка и отец, который нес на руках пышный сверток с голубыми лентами. В эту секунду Валька
8
Дверь в квартиру моей учительницы открыл ее пьющий сосед — я запомнила его еще с прошлого раза. Тогда он был весь в рыжей щетине, а сейчас кое-как побритый. Но все равно это мало меняло его облик. Моему приходу он удивился и вроде как слегка испугался, а на вопрос, дома ли Илария Павловна, вежливо препроводил к ее двери и постучал.
— Кто там? Это ты, Толик? — отозвался изнутри надтреснутый старческий голос моей учительницы.
И вот я опять в комнате, которую запомнила с того давнего посещения, и она, представьте себе, нисколько не изменилась. Та же обстановка, тот же запах сухого дерева и почти выветрившихся духов и как будто засохших корзиночек мальвы. Потом я заметила кое-где лежащую слоем пыль — видно, Илария Павловна уже не могла полноценно убираться. Она располнела, ее ноги были спеленуты эластичными бинтами, поясница перетянута шерстяным платком. Не быстро передвигаясь по комнате, она доставала из старинного резного буфета чашки и блюдца.
— Мальва, деточка, как хорошо, что ты меня навестила. Вот сейчас чайку с тобой выпьем и поговорим по душам!
— Как вы живете, Илария Павловна?
— Жаловаться не хочу, а хвастаться нечем. Эта наша квартира теперь превратилась в ковчег для убогих и несчастных. Мне семьдесят восемь лет, соседке вовсе под девяносто...
— А соседу? — полюбопытствовала я.
— Толику? Ему тридцать восемь. Он у нас молодой, совсем мальчишечка. Но, можно сказать, мы еще получше приспособлены к жизни, чем он. Что ты хочешь, запой через каждые два месяца!
— Беспокоит вас пьяный, да?
— Мы с Дарьей Титовной сами за него беспокоимся. Ухаживаем, пока пьет, а потом курицу покупаем — бульоном силы поднимать. Бульон в таком деле первое средство!
— Что же, ему не стыдно, что две старушки... — начала было я и осеклась на слове.
— Ничего, деточка, все правильно — старушки и есть, что уж тут мудрить. А Толику-то, наверное, стыдно, только он ничего с собой поделать не может. Как пришел десять лет назад с военной службы, так и стал выпивать. В горячей точке служил.
Вот, оказывается, что — в горячей точке. А я-то думала, что все пьяницы плохие уже просто в силу своего статуса. Но горячая точка, конечно, может попортить психику, об этом сплошь и рядом говорят в средствах массовой информации.
— Ну, садись к столу, — пригласила меня Илария Павловна за небогатый, но уютный столик с тонкими, как бумага, чашками и блюдцами. Потом оказалось, что они кузнецовские — был до революции такой мастер, прославившийся маркой своей посуды.
Вскоре в нашу дверь вновь постучался Толик: он принес закопченый чайник с бурлящим кипятком. Это было кстати. Илария Павловна заварила щепотку
— Как дела, Мальва? — окликнула Илария Павловна, видя, что я задумалась. — Выкладывай, с чем пришла. Ты, наверное, хочешь рассказать мне о своей жизни?
Я действительно этого хотела, но поняла, что начать надо с Валькиных дел, не терпящих отлагательства. Хоть она и жила так пять лет, ее проблему надо решать как можно скорее. То есть именно вследствие того, что она уже жила так пять лет. Глядишь, у нее может лопнуть терпение, и она действительно что-нибудь сотворит — вроде того, чтобы пойти убивать врача.
Выслушав про Вальку, Илария Павловна разохалась, но потом вдруг сказала то, чего я никак не ожидала услышать:
— Баба Тося. Вот кто должен поговорить с отцом мальчика!
— Баба Тося?
— Ну да. Саму Вальку он, надо полагать, не слушает, да она и не умеет толково сказать. Либо грубит, либо терпит, пока не припрет к самому горлу. А Антонина человек разумный и с выдержкой, не зря в войну зенитчицей была!
— Но что она может ему сказать? — с изумлением спросила я.
— Что она перед смертью хочет повидать правнука.
— Вы думаете, это поможет...
— Видишь ли, восточные люди уважают старость, это их традиция. Родоначальник семьи, даже родоначальница — к женскому полу у них, сама знаешь, отношение пожиже — а все-таки для них это не пустой звук.
— Да, когда речь идет о родоначальнице их семьи или хотя бы их веры. Но Валька-то с бабой Тосей не мусульмане!
— Спору нет, ты правильно рассуждаешь. Но заметь себе — традиционный ислам все-таки величает старую женщину матушкой и предписывает к ней больше внимания, чем к молодой. Во всяком случае, это наш единственный шанс. Пускай Тося-зенитчица постарается ради внучки!
— Она-то, конечно, постарается, надо ей только объяснить... Как странно выходит, Илария Павловна, — вроде это мы должны за вами ухаживать, за людьми старого поколения. А получается наоборот: вы даете советы, вы варите курицу, и вы еще должны устраивать наши семейные дела! А мы словно все еще маленькие, хотя давно выросли...
— Вам трудней жить, Мальва, — серьезно ответила моя учительница.
— Почему это? Нас и на работу берут, и вообще все двери перед нами открыты...— Я смутилась, получилось как-то по-газетному, хотя смысл сказанного был ясен.
— Это верно, открыты. Только двери бывают разными... Больше всего вам сейчас открыто таких дорог, на которых можно угробиться. Возьми ту же Вальку — открыли ей дверь в той фирме, куда она после школы пошла? Открыли, как видишь. Ну и что в результате?
— Но не всегда же так... — смущенно пробормотала я.
— К сожалению, чаще всего. А перед тобой разве не распахнули дверь, когда ты пришла на конкурс модельеров, — помнишь, мы говорили об этом несколько лет назад? Разве тебя не приглашали: пожалуйста, девушка, мы с удовольствием примем ваши работы. Ну и что дальше?