Путь к империи
Шрифт:
Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии: казаков же легко рассеять. Пруссаки – плохие солдаты; напротив того, английская пехота изумительным образом проявила себя при Ватерлоо.
В довершение тех великих событий, причиною коих был я, всего удивительнее было видеть Фуше, цареубийцу и закоренелого революционера, министром Людовика XVIII и депутатом Бесподобной палаты.
Я
Фердинанд VII царствовал не благодаря собственному мужеству или милостью Божией, но лишь по чистой случайности.
Шпионами в моих кампаниях я пользовался редко: я делал все по вдохновению, точно все предугадывал, продвигался с быстротою молнии – остальное было делом удачи.
Я знал немало людей, которые находили мои приказы неосуществимыми; впоследствии я иногда объяснял им, какие средства служили мне к достижению цели, и они соглашались с тем, что и впрямь не было ничего легче.
Ныне в Европе существует только два сословия: требующее привилегий и отклоняющее эти требования.
Если бы я разбил коалицию, Россия осталась бы столь же чуждой Европе, как, к примеру, Тибетское царство. Благодаря этому я обезопасил бы мир от казаков.
Ничто так численно не умножает батальоны, как успех.
В тех, кто себя обесславил, напрасно искать людей неустрашимых.
Не однажды в течение моей кампании 1814 г. я задумывался о том, что для моих солдат нет ничего невозможного: они снискали себе бессмертное имя. В превратностях же судьбы меня повсюду сопровождала слава.
Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки.
История моего царствования прославит когда-нибудь имя какого-нибудь нового Фукидида.
Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны делать, а управляемые – то, что хотят.
Когда целый свет устраивается посредством штыков, это – вполне логично! Здравый смысл тогда не в справедливости, а в силе.
Придет время, и общественное мнение опровергнет софизмы моих клеветников.
Я сделал Бенжамена Констана членом Трибуната,
В Париже, после 13 вандемьера, республиканские убеждения, кои я исповедовал, оставались в ходу всего лишь двадцать четыре часа: говорю это в назидание братьям из сообщества Бабефа и миссионерам, исповедующим религию фрюктидора.
Талейран и де Прадт похвалялись, что это они – восстановители дома Бурбонов; пустое бахвальство: сие восстановление престола явилось неизбежным следствием стечения обстоятельств.
Я – не более как сторонний наблюдатель, но мне лучше, нежели кому бы то ни было другому известно, в чьи руки попала ныне Европа.
Ныне кроме камней, заложенных в основание Франции, я не вижу ничего другого.
Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я приказал ему привезти мне герцога Ангулемского в Париж, и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным врагом.
Неисправимая чернь повсюду обнаруживает все тот же дух безрассудства.
Среди людей, которые не любят, чтобы их притесняли, есть немало таких, кому нравится самим делать это.
Если общественное мнение столь настойчиво высказывалось против предложенной в 1814 г. Сенатом хартии, то лишь потому, что все воочию узрели среди сенаторов одних только выскочек, кои заботились только о собственных своих выгодах.
Правда, что я переступил границы острова Эльба, но союзники сами не выполнили условий моего там пребывания.
В Европе более нет и речи о правах человека, а коли так, то людям только и остается, что убивать друг друга как бешеных собак.
Я вижу, что во Франции свобода заключается в хартии, а рабство – в законе.
Авторы «Цензора» сродни тем мечтателям, коих надобно помещать в Шарантон, поелику оные, говоря по совести, сеют недоверие и ненависть. Они – из числа тех напускных фразеров, которых нужно держать под надзором и время от времени одергивать.
Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить.