Путь к империи
Шрифт:
Наполеон отдал распоряжения, которые диктовались характером местности. Ланн повел атаку на левый фланг, Ланюсс – на центр, Даллемань – на правый фланг. В течение часа селение было взято. Австрийская дивизия, которая его обороняла, была опрокинута, потеряла свои пушки, 2000 пленных и три знамени. Остатки ее бросились в Пиццигетоне и переправились через реку Адду. Крепость Пиццигетоне была вооружена только за несколько дней до этого.
Она была еще так далека от театра военных действий и от всякой опасности, что противник о ней не беспокоился. Липтай все-таки успел развести подъемный мост и расставить на валу полевые пушки. Французский авангард остановился с наступлением ночи при Малео на расстоянии половины пушечного выстрела от Пиццигетоне. Лагарп отошел назад, чтобы стать впереди Кодоньо, прикрывая дороги из Павии и из Лоди.
От захваченных пленных узнали, что Болье
Что предвидели, то и случилось. Движение войск из Тортоны в Пьяченцу, несмотря на его быстроту, не было столь тайным, чтобы можно было скрыть его от Болье. Он двинул свои войска для занятия местности между Тичино и Аддой, надеясь прибыть вовремя к Пьяченце, чтобы помешать переправе через реку.
Он знал, что у французов совсем не было понтонного парка. Один из его кавалерийских полков, находившийся впереди колонны, появился у аванпостов генерала Лагарпа, двигавшегося по дороге на Павию, и вызвал тревогу. Французы на бивуаках взялись за оружие. После нескольких залпов все стихло. Однако Лагарп в сопровождении патруля и нескольких офицеров направился вперед, чтобы удостовериться, что произошло, и лично расспросить обитателей ближайших домов на дороге.
Они ему сказали, что эту тревогу произвел кавалерийский полк, не знавший о переправе французов через По и взявший затем влево, чтобы достигнуть Лоди. Лагарп поехал обратно, но вместо того чтобы возвращаться по шоссе, по которому уехал на глазах у солдат, направился, к несчастью, по тропинке. Солдаты были начеку, встретили его беглым огнем. Лагарп упал замертво; он был убит собственными солдатами! По происхождению он был швейцарцем из кантона Во.
Подвергшись преследованиям за свою ненависть к бернскому правительству, он нашел убежище во Франции. Это был офицер выдающейся храбрости, гренадер ростом и духом; он умно руководил войсками и был ими очень любим, несмотря на беспокойный характер. Печальное событие стало известно в главной квартире в 4 часа утра. Немедленно в эту дивизию был выслан Бертье. Он застал войска в отчаянии.
Войдя во владения Пармы, Наполеон при переправе через Треббию принял послов герцога с просьбой о мире и покровительстве. Герцог Пармский не имел никакого политического значения: захватывать его владения не было никакой выгоды. Наполеон оставил его управлять герцогством, возложив на него в то же время и все те повинности, какие могла выполнить страна. Таким образом, французам достались все выгоды и они избавились от всех трудностей, связанных с управлением.
Такое решение было самым простым и самым разумным. Утром 9 мая в Пьяченце было подписано перемирие. Герцог уплачивал 2 миллиона деньгами, доставлял армии большое количество хлеба, овса и т. д., выставлял 1600 артиллерийских и кавалерийских лошадей и принимал на себя издержки по обслуживанию военных дорог, а также госпиталей, создаваемых в его владениях. Наполеон наложил контрибуцию предметами искусства для Парижского музея – первый пример этого рода, встречаемый в Новой истории.
Парма дала 20 картин по выбору французских комиссаров. Среди них находился знаменитый «Святой Иероним». Герцог предлагал 2 миллиона, чтобы сохранить у себя эту картину, и уполномоченные армии очень склонялись к такой замене. Главнокомандующий же сказал, что от двух миллионов, которые ему дадут, не останется вскоре ничего, тогда как подобный шедевр украсит Париж на многие столетия и вызовет появление других шедевров.
Герцогства Парма, Пьяченца и Гуасталла были во владении дома Фарнезе. Елизавета, сестра Филиппа V, единственная наследница этого дома, передала герцогства Испании. Дон Карлос, ее сын, получил их во владение в 1714 году. Впоследствии, когда он занял неаполитанский престол, по Аахенскому договору 1748 года, эти области перешли к Австрийскому дому и были отданы инфанту дону Филиппу. [20] С 1762 года ими владел его сын Фердинанд. Это был известный воспитанник Кондильяка,
20
В действительности, дон Карлос уступил эти владения Австрийскому дому в 1735 году, а в 1748 году глава этого дома, императрица Мария Терезия, передала их испанскому инфанту Филиппу.
Армия реквизировала в городе Пьяченце 400 артиллерийских лошадей. 10-го она выступила из Казаль-Пустерленго на Лоди, где Болье сосредоточил дивизии Себоттендорфа и Розельмини, а Колли и Вукассовича направил на Милан и Кассано. Судьба этих войск зависела теперь от быстроты движения. Можно было отрезать их от Олио и взять в плен, но в одном лье от Казаля французский авангард обнаружил сильный австрийский арьергард из гренадер, выгодно расположившийся для обороны Лодийского шоссе. Пришлось прибегнуть к маневрированию.
Оно велось со всем пылом и вместе с тем с упорством, которых требовали обстоятельства. Наконец в ряды противника было внесено смятение. Он был преследуем по пятам до Лоди. Эта крепость была обнесена стенами. Неприятель попытался запереть ворота, но французские солдаты проникли туда вперемежку с беглецами, которые собрались потом за линией обороны, созданной Болье на левом берегу Адды. Болье выставил 25–30 пушек для обороны моста, но французы немедленно противопоставили ему столько же.
В австрийской линии было 12 000 пехотинцев и 4000 кавалеристов. Вместе с 10 000 человек, отступавшими на Кассано, с 8000 человек, которые были разбиты в районе Фомбио, после чего остатки их укрывались в Пиццигетоне, и с 2000 человек гарнизона Миланского замка это давало 35 000– 36 000 человек. Вот все, что уцелело от армии.
Наполеон, в надежде отрезать дивизию, двигавшуюся на Кассано, решил перейти через реку Адда по мосту в тот же самый день, под огнем противника, и изумить его такой смелой операцией. С этой целью после нескольких часов отдыха в Лоди, около пяти часов вечера, он приказал генералу Бомону, командующему кавалерией, переправиться через Адду в полулье вверх по течению, где находился брод.
После перехода на тот берег он должен был начать орудийную перестрелку с легкой батареей на правом фланге противника. В то же время у моста и по краю правого берега он выставил всю артиллерию армии, нацелив ее на орудия противника, державшие под обстрелом мост. Позади городского вала на берегу Адды он поставил колонну гренадер так, что она находилась ближе к вражеским батареям, чем даже линия австрийской пехоты, которая отдалилась от реки, чтобы воспользоваться складками местности, частично предохранявшими ее от ядер французских батарей.
Как только Наполеон заметил, что огонь противника ослабел, а авангард французской кавалерии начал выстраиваться на левом берегу и этот маневр вызвал у противника некоторое беспокойство, он приказал атаковать. Голова колонны гренадер простым полуоборотом налево очутилась на мосту, беглым шагом в несколько секунд перешла через него и немедленно овладела неприятельскими пушками. Колонна подверглась обстрелу противника только в момент, когда перестраивалась для прохождения через мост.
Она не понесла чувствительных потерь, потому что в одно мгновение проскочила на другой берег. Она обрушилась на линию противника и заставила его отступить на Кремону в величайшем беспорядке, с потерей артиллерии, большого количества знамен и 2500 пленных. Эта столь энергичная операция, проведенная под убийственным огнем, но со всей допустимой осторожностью, считается военными одной из самых блестящих за все время войны. Французы потеряли не больше 200 человек, а противник был разгромлен. [21]
21
В «Дневнике острова Святой Елены» графа де Лас Каза говорится так: «Вандемьер и даже Монтенотте, – сказал император, – не побуждали еще меня смотреть на себя как на необыкновенного человека. Только после Лоди у меня появилась мысль, что я мог бы сделаться, пожалуй, решающим лицом на нашей политической арене. Первая искра честолюбия появилась тогда». Об этом же говорится в «Рассказах о плене императора Наполеона на острове Святой Елены» генерала Монтолона: «Именно вечером у Лоди я уверовал в себя как в необыкновенного человека и проникся честолюбием для свершения великих дел, которые до тех пор рисовались мне фантазией».