Путь к озарению

Здравствуйте, мои дорогие читатели! Именно эти слова вы и должны будете прочесть сразу же после того, как откроется моя первая страница, которая, конечно же, будет посвящена нашему с вами первому знакомству. Впрочем, в моём случае всё может сложиться совершенно по другому сценарию. А всё только потому, что как только заинтересовавшая вас обложка всё-таки заставит вас взять в руки саму книгу, то вы, скорее всего, лишь краем глаза отметив для себя незнакомое вам имя автора, тут же начнёте перелистывать сразу по несколько страниц. И вот таким образом, изредка останавливая свой беглый взгляд то на рисунках, то на строках, вы и пробежите мимо пока ещё не встречавшейся, а потому так и оставшейся неизвестной вам моей жизни. А в это же самое время, кто-то другой, может, даже по некой иронии судьбы, случайно задев ваше плечо, пробежит мимо вашей жизни, но… повернувшись с надеждой, вы увидите лишь безразличную толпу, да лица, да человеческие фигуры. Оставляя друг другу мимолётные взгляды, они будут заняты собой. Надежда!.. В поисках её вы потом ещё долго будете вглядываться в эти лица. А вдруг?.. Вдруг вон она, это мимо вас как раз таки и промелькнула уже ваша собственная судьба, после встречи с которой и сама ваша жизнь могла бы претерпеть глубочайшие изменения в самую лучшую её сторону. А может, даже это была ваша первая любовь, которую вы всё ещё никак не могли встретить. Но, чем дольше вы будете смотреть, тем более отчётливо понимать, что это великое людское течение больше похоже на поток пассажиров. Временно застряв на вокзале «Планета Земля», они теперь торопятся как можно быстрее покинуть её. Выстроившись в длинную очередь, каждый из них с нетерпением ждёт только одного: «Скоростной лайнер», который вот-вот умчит их в неизвестность межгалактического пространства. Эта немая сцена так глубоко заденет вашу душу, что, может быть, впервые в жизни вы наконец-то начнёте понимать, что всё увиденное вами действительно представляет собой по-настоящему страшную сцену. Почувствовав, как и вас самих уже затягивает в эту безликую толпу, и думая о себе, что вы просто сходите с ума, вам, как никогда раньше, очень захочется найти хотя бы один живой взгляд. И, уже находясь в полном отчаянии, без всякой надежды спасти себя, опустошённые и почти раздавленные безразличием, вы вдруг совершенно неожиданно увидите в этой толпе самую простую, но необыкновенно тёплую человеческую улыбку. В эту минуту она будет вам дороже всего на свете, и вы невольно улыбнётесь в ответ. Мне кажется, мои дорогие друзья, что именно такого рода эмоции и должны ощущать читатели при их первой встрече с незнакомой им книгой. Холодная в руках, но если она написана сердцем, если маленьким лучиком света она сумеет не только обогреть вас, но и укажет вам совершенно новый, ещё невиданный вами путь, она очень быстро займёт своё достойное место в вашей душе. Лично для меня и по сегодняшний день книги – это не только мой мир, но и мой самый терпеливый учитель. Благодаря чтению книг, моя некогда пустая, я бы даже сказал, бестолковая в своём однообразии жизнь

наполнилась вдруг глубочайшим смыслом. А вот уже изменениям моего общего мировоззрения послужил случайно попавший в мои руки старый потрёпанный журнал. Он был без обложки, но, после того как я его прочёл, я впервые посмотрел на окружающий нас мир совершенно другими глазами. Ко мне вдруг пришло совершенно чёткое понимание того, что из всех человеческих ценностей, выработанных обществом за его многовековое существование, самым главным является милосердие. Только неподдельная любовь человека к человеку способна заполнить нашу жизнь так необходимым нам животворящим теплом. Конечно, все мои внутренние перемены произошли не сразу, и мысли о том, что надо жить не только ради себя, а в большей мере во благо людей, тоже пришли гораздо позже. Но именно благодаря старому журналу, из которого я начал делать свои первые выписки наиболее ценных для меня мыслей, я словно прозрел. Ведь даже эта, казалось бы, такая незначительная деталь уже давала мне возможность не только глубже понимать мысли других, но и самому правильно излагать свои собственные. Ну а потом как-то незаметно я начал делать и другие выписки, которые собирались мною из совершенно разных по своему содержанию книг. Вот так, изо дня в день, из месяца в месяц, и складывались мои годы. Теперь же, когда я уже точно знаю, что может помочь человеку в минуту его душевного отчаяния, я хочу попытаться помочь этим людям. Может, вот прямо сейчас кто-нибудь из вас так же, как когда-то я, всё копается в своей душе, всё что-то там ищет и никак не может понять одной простой вещи, что на самом-то деле всё очень просто, прежде чем понять себя, надо научиться понимать других. И мой добрый вам совет: обязательно как можно больше читайте. Читайте, читайте и читайте, и тогда, помимо приобретения новых знаний, у вас появится намного больше возможностей открывать те двери, которые когда-то были закрыты перед вами… Наглухо.

Все несчастья бывают от того, что люди по своему незнанию, недомыслию как раз таки и начинают ломать эту предопределённость. Всё в мире подвержено изменениям, одно набирает силы, другое ослабевает, одно создаётся, другое разрушается, одно увеличивается, другое уменьшается. Несходное нераздельно, как две стороны одной монеты, из двух несходностей одна сменяет другую: чем длиннее разматывается нить, тем короче становится клубок. В долголетии и богатстве – счастье, а источник его – беда, на беде покоится счастье, счастье порождает беду. Богатые должны отдавать четвёртую часть нуждающимся, ибо богатеющий всегда разоряет многих, появляются нищие, с ними надо делиться. Жизнь – текущая река, на поверхность выскакивают пузырьки, но не они двигают течение, человек – пузырёк на воде. Рождение и смерть, утро и вечер, между ними день. Продлить день человек не в силах, а вот продлить жизнь можно на многие годы. Это есть философия жизни, уходят тысячелетия, а разгадки нет.

Грязный от многокилометровой езды по бездорожью старенький ЛАЗ, сбавив ход, въехал в очередную лужу и с большим трудом, проминая колёсами вязкую глину, наконец-то переполз на сухое и достаточно ровное место. Этот рейс был как никогда тяжёлым, но водитель усердно вёл свою машину всё дальше и дальше, вперёд, пока не завернул на узкую просёлочную дорогу. А здесь опять канавы да выбоины. Надо сразу сказать, что ЛАЗ – это марка автобуса, и он был игрушечным, а мелкий шкет, передвигавшийся на четвереньках рядом с автомобилем, был не кто иной, как сам шофёр этого прекрасного транспорта, и звали его Валеркой. Такой же грязный, как и его автобус, мальчуган уже достаточно подустал, но, передохнув каких-нибудь пару минут, он лишь привычно поправил сползшие с коротких штанишек лямки и тут же пополз дальше. Брызгая слюной, рыча да подвывая звуками, которые, собственно говоря, должен был издавать сам автобус, Валерка направил его в сторону деревянного моста. Мост, конечно, так себе, пара потрескавшихся и не очень широких досок, которые были переброшены через бурлящий дождевой ручей, но только по ним и можно было добраться на ту часть дороги, которая привела бы мальчишку прямо к автовокзалу. А ведь именно туда Валерке и нужно было попасть как можно скорее, но, переехав на другую сторону моста, он снова остановился. Впереди его ждал подъём в гору, а уже за ним должен был находиться и сам вокзал, но вот как раз это и смущало Валерку. На самом деле никакого вокзала пока ещё не было, то есть он был, но не совсем достроенный. Всё дело в том, что с самого начала строительством автовокзала начинали заниматься сам Валерка и его два лучших друга, Андрюха и Серёга, и всё, что они успели сделать вместе, так это разровнять площадку. Потом они решили, что с работой вполне справятся два человека, а третий может пока поиграть с автобусом, оставалось бросить жребий, и тот, кому повезёт, мог спокойно ехать кататься. Валерке повезло, и, вытянув счастливый жребий, он тут же укатил с места стройки. Вот он теперь стоял перед этим подъёмом и думал, ехать ему на автобусе дальше или оставить его пока здесь, а самому, что называется, пройтись пешком, чтобы, так сказать, разведать, что там да как. Ведь если окажется так, что вокзал уже достроен, то по возвращении автобус сразу же надо будет отдавать в другие руки, а ему ещё так хотелось покататься. Правда, после того как был размечен маршрут и совместными усилиями построен последний мост, они уже сделали по одному кругу, но сейчас очередным снова должен быть Серёга, а потом ещё надо было ждать Андрюху. Немного поразмышляв, Валерка решил вообще пока никуда не ехать, а лучше как следует отдохнуть, тем более у него была на это очень веская причина. Несмотря на то, что с самого утра было жарко и после вчерашнего дождя почти всё высохло, сам мальчуган был с головы до ног забрызган жирными пятнами глины, а обувь была не только грязной, но и совершенно мокрой. Это всё потому, что на самом деле луж было ещё предостаточно, особенно в тех местах, куда солнце просто не попадало. Вот через эти самые места мальчишки и проложили часть своей дороги. Ну а где же ещё им было ставить мосты? Конечно же, там, где текут реки. Теперь Валерке надо было хорошенько обсохнуть да почистить одежду, а уж потом можно было подумать и о том, как ему поступить дальше. Июнь, самая пора сенокоса, мальчишке повезло: как раз в том месте, где он остановился, трава была уже полностью скошена. Косари даже успели переворошить её разок, так что, выбрав местечко посуше, Валерка быстренько снял раскисшие от воды сандалики и тут же завалился на душистое мягкое покрывало. Лёгкий ветерок, то и дело набегающий из-за дальних холмов, приносил с собой не только прохладу, но и какой-то совершенно дурманящий запах увядающих полевых цветов. От этого на душе у Валерки было тепло и очень уютно. Мальчишка мог бы лежать так хоть до самого вечера, но через некоторое время его стала беспокоить мысль о том, что вот он валяется здесь без дела, а друзья, наверное, ждут да думают: «Что это он за товарищ такой и почему его так долго нет?» Разволновавшийся Валерка хотел уж было вставать, но неожиданно на его руку приземлилась неизвестно откуда взявшаяся божья коровка. «Вот так удача, – подумал малыш, – ведь теперь ей можно загадать любое желание, и если дождаться, когда она улетит на небо, то оно обязательно сбудется». Ради такого дела Валерка решил ещё немножко подождать, дружба дружбой, но разве кому-то из его друзей станет хуже от того, что божья коровка поможет ему приобрести велосипед? А ведь это было его давнее и, наверное, самое сокровенное желание. И вот он лежал теперь и в самых ярких красках представлял себе, как он будет ездить на этом прекрасном велосипеде, а его друзья будут с завистью поглядывать на него. Впрочем, Валерка не жадный, и он обязательно дал бы им покататься. Но время шло, мальчишке надо было поторапливаться, а божья коровка ну никак не хотела лететь, и всё тут, хоть толкай её. И вдруг Валерка вспомнил, что, прежде чем божья коровка улетит, ей надо было успеть рассказать специальное стихотворение. Да оно и понятно: откуда бы она вообще могла узнать, что именно он загадал? Вот и получалось, что, даже и полети божья коровка сейчас, его желание всё равно бы не исполнилось. Мальчишка даже похолодел от такой мысли и тут же, не теряя больше ни одной минуты, начал торопливо рассказывать ей своё волшебное послание. Ну а чтобы божья коровка что-нибудь не перепутала, в некоторые места этого стихотворения Валерка вставил несколько нужных ему слов, и получилось примерно так: «Божья коровка, полети на небо, дам тебе хлеба, чёрного и белого, а ты из поднебесья принеси мне велосипед». А потом, чуть задумавшись, добавил: «Только, пожалуйста, я тебя очень прошу, чтобы он обязательно был синего цвета». Божья коровка как будто ждала, пока мальчишка закончит читать последние строки, сначала она шевельнула своими маленькими усиками, а потом, сделав несколько шажков по его руке, вдруг как-то сразу расправила свои красные крылышки и тут же полетела. Всё складывалось как нельзя лучше, но особенно радоваться было некогда, ведь время было упущено, и Валерке надо было каким-то образом его навёрстывать. Так что, как только он убедился в том, что божья коровка действительно направилась прямо на небо, мальчишка наспех стряхнул с себя подсохшую грязь и быстренько зашагал к своему автобусу. Разгорячившись, Валерка даже решил, что поедет на вокзал сразу, без всякой разведки, но, пока он шёл к автобусу, в его голову стали приходить другие мысли. «Нет, – уже успокаиваясь, подумал мальчуган, – пусть автобус пока постоит, а я всё-таки сначала пройдусь пешком, ну а если Андрюха с Серёгой действительно закончили строительство вокзала, так мне ведь и вернуться недолго». Эта мысль показалась Валерке очень хорошей и даже справедливой, ну а когда она полностью утвердилась в его голове, он переставил автобус к небольшой копне сена и с облегчённой душой бодро зашагал в гору. Выходить на самый верх Валерке было нельзя, место было открытое, и его сразу бы заметили, поэтому мальчишке пришлось свернуть с уже проторённой дороги немного в сторону. Перепрыгнув через ставший на его пути небольшой ров, Валерка, не мешкая, направился к бурно разросшемуся рядом с дорогой высокому кустарнику бузины. Деревца уже давно отцвели, и прямо над головой мальчишки свисали бурые, с небольшой чернотой, ягоды. Валерка знал, что они созревают только к концу лета, но всё-таки не удержался и, набрав целую пригоршню самых крупных, стал тут же заталкивать их себе в рот. Ягоды были горько-кислыми, но очень сочными, а ему как раз так хотелось пить. Утолив жажду, мальчуган довольно шмыгнул носом, вытер рот подолом рубашки и, пыхтя и отдуваясь, с треском полез в тёмную непролазную гущу. На самом деле заросли оказались так себе, Валерка даже испугаться не успел, как вон уж и просвет, а когда весело замелькали первые лучики солнца, мальчишка совсем успокоился. До площадки оставалось каких-нибудь десяток шагов, и теперь, стараясь уже не шуметь, Валерка осторожно подкрался к самому краю кустарника и, присев на корточки, сразу же притих.

Сидя в густой поросли бузины, мальчишка до последней минуты надеялся на то, что вот он сейчас выглянет, а вокзал-то и вправду не достроен, а это означало, что, пока его не увидели друзья, можно потихонечку вернуться к автобусу и продолжить свою игру. Но, когда Валерка раздвинул ветки и выглянул наружу, он был до такой степени удивлён, что сразу же про всё забыл. Оказалось, что строительство было полностью закончено, на некогда пустой площадке его друзья успели соорудить самый настоящий автовокзал. И чего только там не было… И сделанные из старых покрышек клумбы для цветов, и выложенная из плоских камешков стоянка для автобуса, и посыпанные жёлтым песком дорожки, и даже несколько кирпичей, видимо, они заменяли скамейки. Особенно Валерке понравилось собранное из пустых коробок большущее здание самого вокзала. На верхней коробке мальчишки закрепили сделанный из куска красной материи самый настоящий флаг. Если бы Валерка был взрослым, то всё это нагромождение из кирпича, коробок да всякого рода колёс он, скорее всего, отнёс бы к категории совершенно нестандартного, но вполне удавшегося архитектурного решения. Но Валерке было всего лишь шесть лет, и, налюбовавшись вокзалом, он тут же про него забыл. Его теперь волновал совершенно другой, более конкретный вопрос, то, что вокзал был построен, это он видел, но ему почему-то казалось, что всё-таки что-то здесь не так. Уж слишком тихо, что ли… И это его сразу насторожило. Валерка чуть было даже не полез наружу, да вовремя сообразил: выйди он сейчас, а друзья тут как тут, и всё, прощай автобус. При мысли о друзьях мальчуган наконец-то начал понимать, откуда эта тишина, ведь как раз их на площадке и не было слышно, ни тебе Серёги, ни Андрюхи. «Это они, что же, заметили, как я сюда лез, да спрятались от меня?» Мальчуган даже обернулся: уж не здесь ли они где-нибудь?! Нет, вокруг всё было спокойно. Ничего не понимая, Валерка решил, что на всякий случай ему не помешало бы осмотреть и всю ближайшую к вокзалу окрестность. Сломав несколько веток, мальчуган сделал небольшое окно и, убедившись, что всё было по-прежнему тихо, высунул свою любопытную мордашку как можно дальше. Теперь было в самый раз, ведь образовавшаяся брешь давала Валерке возможность осматривать не только привокзальные дома, но и всю улицу в целом. Результат не заставил себя ждать, почти сразу же он увидел Андрюху: мать силой тащила его домой, а чтобы он не сопротивлялся, она то и дело поддавала ему ладошкой под зад. Картина для Валерки прояснялась, и он был почти уверен, что, скорее всего, и с Серёгой произошло примерно то же самое, ведь он жил совсем рядом с вокзалом, а когда ему крикнули из калитки, он, зная характер своей матери, не стал дожидаться трёпки, а ушёл домой самостоятельно. Всё, что сейчас произошло прямо на Валеркиных глазах, было так неожиданно для него, что он поначалу даже растерялся, просто сидел в бузине и не знал, то ли радоваться, что автобус оставался у него, то ли огорчаться, ведь играть одному тоже скучно. Но как только голоса Андрюхи и его матери затихли, эта неловкость почему-то сразу же куда-то улетучилась. Уже никого не опасаясь, мальчуган шустро выкарабкался из кустарника и чуть не бегом бросился к оставленному у дороги автомобилю. Валерке можно было и не спешить, ведь родители всё равно были на работе, но дело было в том, что его автобус был битком набит пассажирами, а они-то уж точно его заждались. Правда, об этом пока знал только сам Валерка, ведь он придумал эту игру только что, пока спускался. Да, теперь это было и не важно, главным теперь было засветло успеть довезти людей до автовокзала, а тут ещё этот затяжной подъём в гору. «Ничего, – подумал маленький водитель, – шофёрское дело такое, справимся». Как говорил друг Валеркиного отца, дядя Фёдор, «главное в таких случаях, чтобы машина набрала обороты, а потом катись себе да катись да поглядывай, не завалиться бы куда». Уж кто-кто, а дядя Федя знал, что посоветовать, ведь он тоже был водителем, но только большого и самого настоящего рейсового автобуса. Ну а если говорить об их личной дружбе, так всё началось как-то само собой. Валеркины родители почти всё время пропадали на работе, ну а чтобы он не болтался на улице, отец частенько отправлял его вместе с дядей Фёдором в рейс. Вот в этих, иногда очень длительных поездках они и познакомились поближе. И здесь же, в его автобусе, сидя рядышком с дядей Федей, Валерка впервые начал узнавать от него и про ответственность за людей, и про осторожность, и про многое, многое другое. Что к шофёрской жизни дяди Фёдора уже не имело совершенно никакого отношения. Для дяди Фединой, может, и не имело, ведь он был взрослым и вполне состоявшимся человеком, а вот для Валеркиной детской имело, да ещё какое. В этих бесконечных беседах, даже сам того не понимая, мальчишка постепенно набирался житейского опыта. И если первые дни, вопреки запретам отца, Валерка всё-таки предпочитал оставаться с друзьями, то теперь, наоборот, он с нетерпением ждал этих поездок. Но вот как раз сегодня дядя Фёдор не вышел на работу, а Валерка уже по опыту знал, что причина могла быть только одна: его автобус опять сломался. Нельзя сказать, что мальчишка был сильно огорчён тем, что они сегодня никуда не поехали, нет, скорее, наоборот, он стоял возле своего маленького автобусика и чему-то счастливо улыбался. Он улыбался и думал о том, что как хорошо, что он догадался забрать людей с остановки, которые, как теперь выяснилось, совершенно напрасно ждали автобус дяди Фёдора. Какой он всё-таки после этого умница да молодец. Кто знает, может, как-нибудь при встрече дядя Фёдор ещё скажет ему: «Спасибо, Валерка, выручил». Да ему-то что, он и виду не покажет. Вспомнив вдруг о своих пассажирах, малыш попытался сделать своё лицо как можно серьёзней, но оно всё равно оставалось улыбчивым. Так вот с этой счастливой улыбкой он и покатил в гору, а уже через несколько минут Валерка въезжал на широкую привокзальную площадь. Аккуратно развернувшись, он загнал свой автобус на специально отведённое для него место и остановился. Высадив пассажиров, мальчуган громко хлопнул дверцей, так делал дядя Фёдор, и, гордо распрямив спину, широко зашагал в сторону новеньких, установленных его друзьями импровизированных скамеек. Убедившись, что все люди разбрелись по домам и за ним уже никто не мог наблюдать, Валерка наконец-то позволил себе хотя бы немного расслабиться. Присев на один из кирпичей, он устало потянулся всем телом и, сладко зевнув, положил отяжелевший подбородок на исцарапанные ладошки, а потом ещё долго наблюдал за начинающей умолкать вечерней улицей. Солнце, которое, казалось бы, вот только что гуляло по чистому небосводу, закатилось куда-то за дома, и лишь за почерневшими трубами всё ещё виднелись его редкие золотистые проблески. Сидеть на жёстких кирпичах было не очень удобно, и уже в полудрёме Валерка кое-как переполз на тёплую, покрытую бархатистой травой лужайку, ещё немного повозился и тут же заснул. А потом Валерке приснился большой красивый вокзал и много счастливых людей, они, не торопясь, выходили из его автобуса. Но и про вокзал, и про свой любимый автобус, как, собственно, и сам сон, – про всё это он очень скоро забудет. Уже на следующий год мальчишка отправится в школу, и у него начнётся совершенно другая, уже почти взрослая жизнь.

Карачаево-Черкесия – край юности моей, край радости и печали, край песни моей:

Белеют вершины в молчании строго,Ручей устремился к ручью,По горным дорогам, по горным дорогамВеду я машину свою…

Эта песня на стихи Расула Гамзатова, звучавшая каждое утро из настенного репродуктора, так и осталась в моей памяти отзвуком самого счастливого и радостного времени. И именно под эту песню я, русский мальчишка Валерка Талов, впервые пошёл в свой самый любимый первый класс. Потому что и я, и страна, в которой я жил, тоже были самые-самые. Да и само время было самое-самое. Тысячи красных знамён, тысячи красных галстуков, развеваясь по всей стране, как будто говорили: «Советский Союз был, есть и будет всегда». А теперь представьте себе разбросанные у подножия гор небольшие селения. В них живут карачаевцы и черкесы, осетины и русские, аварцы и лезгины. И кто бы там ни жил, какой бы национальности ни был, кто бы чем ни занимался, всех нас объединяла крепкая и неразлучная дружба. На сенокос вместе, на прополку вместе, на праздник тоже вместе. Это было время, когда я только-только начинал понимать, что значит жить среди многонационального народа Кавказа. Я, до сих пор вспоминая об этих людях, говорю им: «Спасибо за то, что вы были в моей жизни, спасибо, что вы научили меня понимать вас, за любовь вашу, за доброту. Мне уже никогда вас не забыть». Вот так из года в год, набираясь ума и понемножку взрослея, я и шагал кривыми горными тропами в свою любимую школу. Ходить на занятия я действительно очень любил, но, несмотря на это, я их частенько прогуливал. А прогуливал, потому что моё настоящее счастье было всё-таки чуть-чуть да в стороне, среди окружавших школу высоких скал да заросших густым лесом тёмных ущелий. Бывало, прогуляю уроки, забреду куда-нибудь в горы и, выбрав самую высокую, упорно лезу на самую вершину. Иногда подъём был такой крутой, что мне приходилось находить козьи тропы и ползти по ним, как ящерица, иначе можно было запросто свалиться прямо в пропасть. Покорив вершину, я подолгу любовался горными пейзажами, а когда мне это надоедало, спускался в низину, а там уже просто бродил по лесу. То птиц погоняю, то какого-нибудь зверька вспугну, зверёк от страха в одну сторону, а я от него – в другую. Однажды я вот таким же образом столкнулся с заблудившейся коровой, зашумев кустами, она вышла прямо на меня, с перепугу мне показалось, что это медведь. Я задал такого стрекача, что потом ещё долго бежал от неё, пока совершенно случайно не выскочил на сказочной красоты лесную поляну. Задохнувшись от пьянящего запаха луговых цветов, я забежал в самую её середину и, забыв обо всех страхах на свете, упал в высокую траву и, катаясь по ней, долго и счастливо смеялся. Насытив свою душу чувством величайшего восторга, я переворачивался на спину и из глубины высоких трав с любопытством рассматривал плывущие по небу облака. И не было той силы, которая могла бы остановить меня от этих запретных походов. Но, несмотря на все мои приключения, учился я всё-таки очень хорошо. Да по-другому и быть не могло. По тем временам ничего не знать и не понимать во время занятий было бы просто преступлением. Несмотря на удалённость от краевых центров, школа у нас была двухэтажная, с просторными классами и большими светлыми окнами. Рядом со школой – столярка, приусадебный участок и даже гараж, где для старшеклассников стояли две грузовые машины, на которых они получали первые навыки вождения. А для девчонок была швейная мастерская, в ней же они проходили краткие курсы кройки и шитья. Педагоги, через одного заслуженные учителя Союза, совершенно разных национальностей, все они были объединены беззаветной преданностью и величайшей любовью к своей избранной профессии. Но самое удивительное было то, что директором школы был немец – Отто Давыдович Леманн. Откуда его занесло в наши горные края, толком никто не знал, всегда свеж, подтянут и, как полагается, по-директорски строг. Ну а как же ещё с нами справляться?! А вот про его методы воспитания без улыбки и не вспомнишь. Он приучал мальчишек, чтобы они при встрече с ним на улице обязательно останавливались, и если на ком-то был головной убор, то его надо было приподнять, а потом, слегка склонив голову, поприветствовать директора, сказав: «Добрый день, Отто Давыдович» (или, там, вечер). А если это были девочки, то, остановившись, они должны были кончиками пальцев взяться за край платья и слегка присесть и только потом поприветствовать директора. Все эти воспоминания, о которых я вам так подробно рассказываю, не выдумка, это чистая правда, это правда жизни того времени. Да и сейчас, если бы была возможность перемещения во времени, я бы с удовольствием порекомендовал нынешним студентам проходить практику именно в таких школах. Тем не менее, несмотря на величайшее счастье школьной жизни, сразу по окончании восьми классов я просто замучил свою маму просьбой о том, чтобы она отправила меня продолжать учёбу в какой-нибудь близлежащий к нам город. Несмотря на то, что впереди было всё лето, и, как мне казалось, времени для уговоров было ещё предостаточно, как только я почувствовал, что мама даже и не думает вспоминать наш разговор, я решил подстраховаться и больше не затягивать решение этого вопроса. И вот однажды, выбрав удобный случай, я снова пристал к ней с той же просьбой, только в этот раз я уже не упрашивал её, а, можно сказать, сделал самое настоящее заявление: не пойду, мол, в девятый, и точка, а если не отпустишь, убегу. После моего высказывания обычно доброе лицо мамы стало очень строгим, но, посмотрев в мои заплаканные глаза, она вдруг улыбнулась и примирительным голосом сказала: «Хорошо, только давай сделаем так: сначала я отправлю тебя в Москву к твоей крёстной; и если после возвращения ты не передумаешь, я сама отвезу тебя в твоё училище, но с одним условием: оно обязательно должно включать в себя среднее образование». Моему неожиданно свалившемуся счастью просто не было конца, а уже несколькими днями позже я уехал в Москву. Вот так в один день, резко изменив свои ориентиры, моя жизнь начала вырисовывать для меня уже совершенно другие, более радужные для меня перспективы. Но, несмотря на нашу прекраснейшую встречу с моей крёстной, на наши с ней частые поездки и на ВДНХ, и на различного рода экскурсии, при всей её доброте по отношению ко мне я всё-таки очень быстро затосковал. Здесь не было гор, и именно по этой причине я вскоре попросил свою крёстную, чтобы она отправила меня домой, что она и сделала. А уже в конце августа, так и не склонив меня вернуться в школу, моя мама вынуждена была выполнить своё обещание и увезла меня в город Грозный. Дождавшись моего зачисления в ГСПТУ под № 5, она подыскала мне жильё и, заплатив сразу за полгода, уехала. И вот с этого самого момента я уже был предоставлен только себе.

Это был город моей самой заветной мечты, и хотя мне ещё не доводилось бывать здесь, я многое знал о нём из восторженных рассказов тех, кто уже жил в этих местах прежде или просто приезжал сюда по воле случая. Спрятавшийся в зелени многочисленных парков и аллей, Грозный считался одним из лучших городов Советского Союза. И даже вот сейчас по истечении многих лет я всё ещё тешу своё сердце воспоминаниями, светлыми да тёплыми, о нём. О своих друзьях, об училище, о моих учителях и особенно об одной учительнице. К своему стыду, всё, что я запомнил о ней, так это её милый образ, а ещё её голос: «Эй, мальчик гор, ты готов отвечать урок?» Я тут же вставал и, взметнув руку к голове, как это делают пионеры, весело отвечал: «Всегда готов!» Весь класс просто взрывался от хохота, а она, зная, откуда я приехал, хитро посмотрев на смеющихся ребят, продолжала: «А скажи-ка мне, Валерий, правда, что ваши горы самые высокие? Или всё-таки они чуть-чуть, да пониже наших?» При этом, изящно повернувшись в мою сторону, она мило улыбалась. Весь класс опять начинал дружно хохотать. Разве такую забудешь? Наверное, на всю Чечню одна-единственная такая, умница, да ещё и красавица. Она преподавала нам эстетику, проще говоря, «Культуру нашего поведения в обществе». И это были самые запоминающиеся для меня дни. То мы всей группой идём в театр, то на выставку, то на концерт. А если, не дай бог, кто-то из нас попадал в какое-нибудь неловкое положение, она уже тут как тут и так это, тихонько, на ушко подскажет что надо. Ведь даже несмотря на то, что она окончила институт с красным дипломом, и на её, как нам казалось, излишнюю тактичность, она всегда оставалась очень простой и открытой для нас. Но эта открытость, как и выбранный ею метод ведения урока, без окриков, без всякого нажима на свой авторитет, то, как она шутила с нами, улыбалась, – всё это не было напускным, а, видимо, заложено в ней самой природой. Не могу объяснить как, но такие вещи я замечал сразу. Может быть, даже в силу всех этих качеств её характера, именно ей впервые в своей жизни я доверил почитать свои первые стихи. А уже через неделю, когда она возвращала мне мою тетрадь, я услышал от неё слова, от которых так смутился, что тут же залился густой краской. «Милый, милый мой поэт! – с казала она, улыбаясь. – И ты так долго молчал об этом?» И вдруг, словно преобразившись, она встряхнула своими роскошными волосами, подалась всем телом вперёд и уже с совершенно отрешённым лицом начала на память рассказывать одно из стихотворений:

Шуршит листами ветер в книжке,Любовь… люблю. Привет, малышка!Пьянящий запах между строк,Поспел в берёзе сладкий сок.Влюблённый мальчик, и дневник,И куст сирени к ним приник,Сорвал цветок, вдохнул, заплакал,Я столько лет тебя искал.Любовь моя. Люблю!.. Люблю!..Себя на смерть благословлю!..Жизнь без тебя – одна тоска,Скрипит под мальчиком доска.Скамейка, сад, сирень, берёза,Измятый лист, потёк, слеза,Верёвка, сук от той берёзы,Девчонка, серьги, бирюза.

С самых первых строк моя былая радость и даже некоторая гордость за себя сразу же куда-то улетучились, я стоял и просто сгорал от стыда. «Да разве такое можно было рассказывать?» – думал я. Теперь это стихотворение казалось мне слишком откровенным для посторонних ушей, оно было моим, личным, и больше ничьим. А она вон как!.. Да ещё так громко!.. А ведь в тетрадке было много других стихов: и об училище, и о местной природе, и о людях. Неужели она этого не понимает?.. Но у учительницы на этот счёт было, видимо, совершенно другое мнение. «Ах, какие строки!» – произнесла она, как только закончила своё чтение. «Ты слышишь меня?! Ты просто гений! Да не смущайся ты так, – как-то совсем уж по-простому сказала она. – Я ведь знаю, о чём ты сейчас думаешь. Ругаешь, наверное, себя за то, что вообще решился дать мне эту тетрадь. Ну, признавайся, я права? Или, может, выбранное мною стихотворение не понравилось?» Сбитый с толку её прямотой, я промолчал. «Понятно…» – сказала она. А после небольшой паузы добавила: «Раз уж ты доверился мне, то и я хочу быть перед тобой до конца откровенной. Знаешь, что с тобой сейчас происходит? Скорее всего, ты и сам ещё не до конца понимаешь настоящую силу и красоту этого стихотворения. И, судя по твоей реакции, это только потому, что тебе ещё никогда не приходилось слушать свои стихи со стороны, вот и всё. А лично для меня именно в этом стихотворении, как ни в каком другом, за твоими, казалось бы, совсем ещё детскими, наивными строчками прячется ни с чем не сравнимая есенинская боль. Но даже если брать во внимание, что от стихов Есенина я всегда просто сходила с ума, я не имею никакого морального права льстить тебе. Тем не менее я не боюсь повториться, у тебя действительно есть талант, но предвосхищать твоё будущее я всё-таки не могу. В общем… всё в твоих руках. Пиши, твори, поступи в институт, и кто знает, может, в недалёком будущем из тебя действительно получится прекрасный советский поэт, а может, даже известный на всю страну писатель». К сожалению, этот наш первый с ней такой доверительный и совершенно откровенный разговор оказался последним, потому что состоялся он совсем незадолго до выпускного вечера. А потом, когда я получил аттестат, всё у меня как-то закрутилось, завертелось, и череда не зависящих от меня обстоятельств повернула ход моей жизни совершенно в другое русло. Буквально через пару дней после окончания училища мне неожиданно пришла повестка из военкомата, так что, хотел я этого или нет, надо было идти в армию. Служил в авиации, старший механик по самолётам и двигателям, правда, вначале мне ещё пришлось окончить специальную школу, и только потом уже я был отправлен в действующую часть. Часть оказалась секретной, обслуживал самолёты Ту-95, стратегические, дальние, и это всё, что я мог об этом говорить. Служба оказалась нелёгкой, но как раз по моей душе, так что время, проведённое в армии, пролетело для меня, как один день. Страстно влюбившись в самолёты, я даже после демобилизации, не заезжая домой, продолжил свою работу в гражданском аэропорту. Но за те три с небольшим года, которые я посвятил авиации, моя любовь к самолётам постепенно угасла. Хорошо ещё, что как память о том прекрасном, как я его называл, «крылатом времени» у меня каким-то чудом сохранились вот эти коротенькие строки:

О, век мой двадцатый, я твой современник,Я смена эпох, я вектор, черта,Я стою пред тобой, за плечами столетья,Но я строг, многозначен, ведь я чья-то мечта.Ну а что за мечта без полёта, без крыльев,Без шума людского, без рёва турбин?Все куда-то спешат, все сегодня в движении,Только я вот на службе, я хозяин машин.Я хозяин порта, воздушного флота,Я символ его, я его торжество,Я шагаю по взлётке под гул самолётов,Я в белой рубашке, мой галстук – бобо.Мне б с толпою смешаться да в Париж улететьИль в горах у костра песни громкие петь,Мне бы счастья, как всем, да хорошей погоды,Но я строг, многозначен, моя жизнь – самолёты.Моя жизнь – это небо, воздушная гавань,Я хозяин её, я её торжество,Я шагаю по взлётке под гул самолётов,Я здесь ангел-хранитель, я почти божество.

Да, всё верно, строки остались, но, бесславно закончив свой небесный вояж, я всё-таки вынужден был вернуться домой. Впрочем, через три месяца я снова уехал. Куда? Да мало ли куда. Главное, что это была уже совершенно другая, ни на что из прежнего не похожая жизнь.