Путь к рейхстагу
Шрифт:
В составе 150-й дивизии осталось всего две тысячи двести человек.
В конце апреля нас перевели во второй эшелон армии. Путь лежал по Невельскому шоссе, покрытому лужами. Люди брели полуразутые: одни в валенках, другие - обернув ноги вещевыми мешками и гранатными сумками. В воздухе висела вражеская авиация. Колонна подвергалась непрерывной бомбежке днем и ночью.
...На пятые или шестые сутки пути от города Великие Луки батальон майора Аристова перед рассветом подошел к деревне Каменка. Впереди, может быть, не далее двух-трех километров, проходила передовая. Слышались
Днем комбат собрал нас, командиров рот, и повел на передний край. Мы должны были сменить какую-то часть. Командир роты, .которого я менял, встретил меня неприветливо. Я оглядел его. На вид лет тридцать, одет в маскировочный халат, перепачканный окопной глиной, оброс бородой, взгляд колючий - сердитый. Да, очевидно, ему пришлось несладко, подумал я. Как бы угадав мою мысль, он сказал:
– Что так рассматриваешь? Побудешь на моем месте, сам таким станешь.
Но позже он все-таки разговорился, и я узнал кое-какие подробности. Раньше мой "хозяин" командовал взводам ротных 50-миллиметровых минометов (сдавший участок обороны на фронте назывался "хозяином", а принимавший "покупателем"). Его воинское звание - старшина. Командир роты неделю тому назад был убит, взводных тоже давно не стало. В роте вместе со старшиной осталось девять человек. Наступали в составе батальона на высоту 167,4 восемь суток и не могли взять. Я попросил "хозяина" показать мне ротный участок. По фронту он имел метров триста, оборудован траншеями полного профиля. Но они были пусты - некому стоять в ячейках.
– Вот она, высота проклятая! Смотри, капитан, изучай, завтра, очевидно, наступать будешь, - с ожесточенностью сказал старшина.
Я решил смягчить его, высказав предположение:
– Потери у врага, очевидно, не меньшие.
В ночь на 20 декабря заняли траншеи перед высотой. На 21-е намечалось наступление. Весь день прошел в напряженной работе. С утра вызвал комбат, у .него собрались все командиры рот. Пришли артиллерийские и танковые командиры. Рассматривали высоту, как говорится, на местности, потом согласовали вопросы взаимодействия. Уточняли, утрясали, увязывали все до мельчайшей подробности.
Майор Аристов отдал приказ. Моя первая стрелковая рота с ротой танков Т-34, с батареей 76-миллиметровых пушек при поддержке батареи дивизионной артиллерии должна была наступать на правом фланге батальона с западных скатов безымянной высоты. Левее шла вторая рота капитана Аникина.
Утро 21 декабря 1943 года. Тихо. По всей линии исходных позиций полка взметнулись зеленые ракеты - сигнал артиллерийской подготовки.
Высоту закрыли дым разрывов и фонтаны земли. Противник словно ожидал этого. После первых же выстрелов фашисты открыли ответный огонь по нашим позициям. Все перемешалось. Гул. Гром. Лязг и визг.
Через 30 минут ожесточенного огня взвиваются красные ракеты - сигнал атаки. Выскакиваю из траншеи. На какой-то миг - в полный рост, даже приподнимаюсь на носках, (поднимаю вверх правую руку с пистолетом, крепко сжимаю рукоятку, делаю пол-оборота налево и подаю команду, до предела напрягая голос:
–
Сто человек как один в одно мгновение устремились к высоте. Многие меня обгоняют, кто-то упал...
– Комму-ни-сты!
– слышу голос лейтенанта Трофимова, заместителя по политической части, - за мно-ой!
– Ком-со-моль-цы... вперед!
– крикнул сержант Фетисов, комсорг роты.
И вот уже скаты высоты. Карабкаемся вверх. Скаты крутые. Дыхание от быстрого бега перехватило. Колет в легких, из-под шапки по лицу ручьями бежит пот. "Ну, родные, - мысленно обращаюсь я к бойцам роты, - осталось немного. Вот траншеи врага, до них каких-то 30-40 метров! Ну..."
В это время десятка два фашистов до пояса поднялись над бруствером, и в нас густо полетели гранаты.
Рота скатилась к подножию высоты. В этот день мы еще три раза поднимались в атаку. И трижды откатывались.
Наступал вечер. Стрельба слабела с обеих сторон. В сумерках высота 167,4 выглядела темной, почти черной. В лощине, в 100-150 метрах перед линией немецкой обороны, лежали в воронках по два-три бойца.
Да, высота, действительно, оказалась проклятой...
Фашисты изредка освещают местность ракетами, ведут огонь разрывными и трассирующими пулями. Переползая от воронки к воронке, я пробираюсь вдоль линии взводов. Хочу выяснить потери, поговорить со своими людьми, поставить им задачу. Возвращался с тяжелой мыслью: потери большие. Находил успокоение только в одном - настроение у людей боевое.
Мой НП располагался в большой воронке от фугасного снаряда. Воронка была настолько глубокой, что на ее дне выступала вода. Батальонные связисты восстановили телефонную связь. Зазуммерил телефонный аппарат. Беру трубку. Слышу голос комбата:
– Неустроев, оставь кого-нибудь за себя, а сам немедленно ко мне!
Оставил командовать ротой старшину Олефира.Мой связной, или, как называли "а фронте, ординарец, Гриша Осинцев был убит, и я взял с собой первого попавшегося бойца. Им оказался восемнадцатилетний паренек Вася Суханов.
Где ползком, где перебежками добрались до наблюдательного пункта батальона. Первый вопрос майора Аристова был очень прост:
– Сколько людей?
– Тридцать четыре, товарищ майор, - ответил я.
Евстафий Михайлович помолчал минуту, затем посмотрел куда-то в потолок своего блиндажа, как бы в раздумье сказал:
– Командир полка приказал из трех стрелковых рот сделать одну. Капитан Михаил Иванович Аникин убит.
В блиндаже стало тихо, настолько тихо, что было слышно, как горел телефонный провод, которым освещался блиндаж.
– Прямое попадание, - выдавил комбат.
– От Аникина старшина Дайнега нашел только одну планшетку...
Да, потери были значительные. Погиб и Жора Рожков.
Я вышел из блиндажа, мне страшно хотелось пить, хотелось залить огонь холодной водой, водкой, чем угодно. Воды не было, водки тем более, решил наглотаться снегу. Но и его вокруг блиндажа тоже не оказалось. Снег взрывными волнами снесло в лощину. Спустился туда. Вместо снега увидел сугробы сажи, перемешанной осколками мин и снарядов.