«Путь к счастью Эллы и Миши
Шрифт:
– Это деликатная тема для нас обоих. – Он тянется через столешницу к пепельнице возле раковины. Постукивает сигаретой по боковой части и зажимает ее пальцами, дым наполняет всю комнату и затмевает восхитительный аромат корицы. – Но мой ... психотерапевт советует мне больше говорить об этом, особенно с тобой.
– Ты посещаешь психотерапевта? – удивляюсь я. – С каких это пор?
Он с сомнением смотрит на Мишу, потом засовывает окурок в рот и делает еще одну затяжку.
– Месяц. Мой наставник решил, что это хорошая идея. – В его кармане
– Боже, неужели все Дэниелсы действительно с придурью? – бормочу себе под нос. – И он тоже ходит к психотерапевту? Сперва мой брат, затем я, а теперь и отец. Это может стать нашим семейным девизом: вливайся в мою семью и у тебя снесет крышу, да так, что для восстановления потребуется помощь мозгоправа. – Я смотрю на Мишу.
– Даже не думай об этом, – предупреждает он. – Ты не сумасшедшая и мою жизнь не разрушишь. Ты все испортишь, если покинешь меня.
Его слова напоминают мне, что я больше не тот человек, который отталкивает людей. Он нужен мне, а я нужна ему.
– Я никуда не уйду. Обещаю. – Я шумно выдыхаю. – Но не мог бы ты дать мне минутку? – прошу его. – Думаю, мне нужно поговорить с отцом наедине.
Кажется, ему не хочется этого делать.
– Ты уверена? Потому что я не против побыть рядом, даже если это означает терпеть неловкость твоего отца.
Я киваю и успокаивающе сжимаю его руку.
– Я просто хочу спросить его кое-что о маме, и думаю наедине ему будет легче ответить на мои вопросы.
Миша остается неподвижным еще несколько секунд, а затем, кивнув, отступает, держась за мою руку, пока мы не оказываемся достаточно далеко, чтобы наши пальцы разъединились.
– Если ты не вернешься через час, – предупреждает он, открывая заднюю дверь и впуская в дом снежинки снега и холодный ветер, – я вернусь за тобой.
– Миша, что по-твоему может произойти? – шучу я. – Это всего лишь мой отец.
Он пристально смотрит мне в глаза, не произнося ни слова. Между мной и отцом частенько происходили болезненные, обидные вещи.
– Хорошо, увидимся через час, – обещаю я, он выходит, натягивая капюшон на голову, и закрывает дверь.
Я выдвигаю стул и опускаюсь на него, затем краду еще одно печенье из банки петуха. Запихиваю последний кусочек в рот, когда входит отец, сжимая в руке телефон.
Он смотрит на пустые стулья.
– Куда делся Миша?
Я проглатываю печенье и стряхиваю крошки со стола.
– Ушел ненадолго домой, чтобы мы с тобой могли поговорить.
– Да, нам нужно поговорить. – Он садится и смотрит на открытую банку петуха. – Смотрю, ты нашла печенье.
– Да, но кто их приготовил? – любопытствую я. – Ты?
Он качает головой и закрывает крышку.
– Нет, Аманда.
– Кто такая Аманда?
– Женщина, с которой я познакомился, когда лечился от алкоголизма.
– Она тоже бывшая алкоголичка? – спрашиваю я.
–
– О, – восклицаю я. – Так... ты, типа, встречаешься с ней?
Он почесывает голову.
– Хм... вроде того... наверное.
– О, – снова повторяю я, не зная, что еще сказать. Так странно, что он с кем-то встречается, потому что он ведь мой отец и единственная женщина, которая была с ним рядом – моя мама, но опять же, их отношения были непростыми. – Это она убралась в доме?
Его рука опускается с головы на стол.
– Нет, это сделал я. А что?
Я пожимаю плечами.
– Просто интересно. Выглядит мило.
Он смотрит на меня так, словно хочет что-то еще сказать, но потом меняет тему разговора и расслаблено откидывается в кресле.
– Так что же было в коробке? – настаивает он. – Я знаю, что это вещи твоей матери, но что именно там было?
– Мамин дневник и еще кое-какие вещи: рисунки и фотографии. – Мое сердце внезапно учащенно забилось, и я делаю паузу. – Я не знала, что она любила рисовать.
Он печальным взглядом смотрит на стол.
– Да, когда была моложе, – тихо отвечает он. – Но она прекратила вскоре после нашей свадьбы.
Так трудно говорить об этом вслух, задавать ему вопросы, но я заставляю себя продолжать, потому что хочу знать – понять.
– Почему?
Когда он поднимает взгляд, его глаза слегка увлажнены.
– Потому что перестала получать от этого удовольствие, и в рисование не было смысла, по крайней мере, так она мне говорила.
Я очерчиваю рисунок дерева на столе, разглядываю его – не могу сказать ему в глаза то, что собираюсь.
– Ты как-то сказал мне, когда я... когда подвозила тебя в реабилитационную клинику, что не всегда дела шли плохо. Но когда было хорошо? Я знаю, что ее состояние постепенно ухудшалось, но сколько я себя помню мама постоянно выглядела грустной.
Некоторое время он сохраняет молчание, и я переживаю, что расстроила его. Но когда поднимаю на него взгляд, он смотрит на меня, словно я – человек, а не болезненное напоминание о женщине, которую он когда-то любил, как он обычно смотрел на меня раньше.
– В том, что касается твоей мамы, ничто не бывало на сто процентов нормально, – напряженным голосом говорит он. – Но вначале у нее случалось больше взлетов, чем падений. И ее...приступы... они были редкими и с долгими перерывами между ними.
– Она когда-нибудь была счастлива?
Ему снова требуется время для ответа.
– Порой бывала. Во всяком случае, я так думаю. Трудно сказать.
– Почему? – Однако, в глубине души, полагаю мне известен ответ. Потому что иногда трудно быть счастливым или даже признать, что ты достоин счастья, что заслуживаешь его, поэтому отказываешься от этого чувства, борешься с ним. Порой такие же мысли и меня преследуют, и мне они ненавистны, но я научилась справляться с подобными эмоциями...как мне кажется.