Путь к сердцу принца лежит через его...
Шрифт:
— Айзам Клерегон. Наверняка тебе известно это имя.
— Конечно. Его даже в школе проходят. Выдающийся поэт позапрошлого века. Классик, можно сказать.
— А как ты сама находишь его стихи?
Вспомнив громоздкие и тяжеловесные опусы, которые еще и приходилось наизусть учить, я невольно скривилась.
— Раз он стал так знаменит, то, наверное, стихи хорошие.
— Что-то по твоему выражению лица это незаметно, — ухмыльнулся принц.
— Ну, для современного читателя все воспринимается не так. А в его время было по-другому.
— Глупости! — Кастаниэль так резко захлопнул книгу, что я вздрогнула. Швырнул книгу к шкафу, откуда выдвинулась ветка и подхватила ее. Бережно поставила фолиант на место. — Айзам Клерегон был близок к тогдашнему королю, потому его всячески продвигали. На самом деле и современники были далеко не в восторге от творчества этого зазнайки. Единственное, что вызывают его стихи — скуку и зевоту!
Тут не могу не согласиться. Впрочем, кто бы говорил! Стихи Кастаниэля вызывают пусть и не скуку, но смех так точно. Он же, по-видимому, считал себя настоящим мэтром поэзии. И все-таки, раз столько десятилетий уверенно находит себя поклонниц и даже поклонников, может, что-то в его словах и есть.
— Но вы, очевидно, разгадали, в чем секрет успеха? — мягко подтолкнула к сути, от которой принц отвлекся.
— Именно! — Кастаниэль подбежал к многострадальному столу, который тут же выстроил для него небольшую лесенку. Взобрался наверх и теперь вещал оттуда, как с трибуны. — Главное, эмоции! Если в произведении их достаточно, оно просто не может не зацепить!
Ну, тут у меня есть кое-какие сомнения. Бывают такие тексты, которые никакие эмоции не спасут. Но с учителем не спорят, и я сделала вид, что почтительно внимаю.
— Как думаешь, почему мои стихи настолько любят? — несколько самодовольно спросил Кастаниэль.
Я бы сказала, почему, но лучше промолчу. Похоже, принц забыл об еще одном аспекте успеха. Умении себя презентовать. Вот в нем он точно мастер!
Не дожидаясь моего ответа, увлекшийся Кастаниэль продолжал распинаться:
— В каждый из них я стараюсь вложить как можно больше эмоций! Лучше всего работает страсть! Она сильнее всего влияет на восприятие читателей! И сегодня, дорогая моя Фелиция, ты начнешь учиться, не побоюсь этого слова, искусству. Умению вкладывать в свои произведения страсть!
Как бы не захлебнулся от пафоса? Сильно хотелось скривиться, но я сдержалась.
— Итак, первое упражнение! — неожиданно объявил принц без всякого перехода.
А потом схватил со стоящей на столе вазы с фруктами красно-желтое, очень аппетитное яблоко, и бросил мне. Едва хватило реакции, чтобы подхватить. В некотором ошеломлении уставилась на фрукт, не понимая, что теперь с ним делать.
— Представь, что ты безумно любишь это яблоко! — пафосно провозгласил принц. — Излей в стихах свои чувства.
Он что псих?! Нет, я и раньше подозревала, что все творческие личности немного не от мира сего. Но чтобы настолько?!
Видя мое ошарашенное выражение лица, Кастаниэль снисходительно улыбнулся.
— Можешь напрячь фантазию и представить, что раньше это яблоко было твоим любимым. И его зачаровала злая колдунья.
Бред какой-то… Не ожидала, что уроки с принцем будут настолько странными.
Смотрела на ни в чем неповинный фрукт и чувствовала себя идиоткой. А может, Кастаниэль просто издевается?
Потом мое внимание привлек небольшой журнальный столик, из которого вдруг выросли деревянные ножки. Он двинулся ко мне, извлекая из своих недр бумагу и чернильницу. М-да, похоже, принц и правда говорит серьезно.
— Давай, ученица! На выполнение задания у тебя пятнадцать минут. И помни, мне нужна страсть!
Нет, конечно, попытку я предприняла. Писала, какое это яблоко красивое и наливное. Что его так и хочется съесть. Этот вариант Кастаниэль забраковал сразу. Потом я использовала идею «учителя» с зачарованным принцем, но чувствовала себя донельзя глупо. В общем, стих тоже не прошел строгого отбора.
Наконец, Кастаниэль счел меня безнадежной и разрешил отложить несчастное яблоко.
— Ладно, тогда упростим тебе задачу, — подумав, сказал он.
Стол услужливо придвинул к нему артефакт связи. Что-то сказав в него за пологом тишины, принц хитро прищурился. А потом молчал до того момента, как послышался стук в дверь. Интересно, что этот псих еще задумал? С некоторой опаской посмотрела в сторону входа.
Плохие предчувствия не обманули. За дверью оказались дворецкий и какой-то огромный детина в несвежей одежде, в котором чувствовалась примесь орочьей крови.
— Вот наш конюх Грег, как вы и просили, ваше высочество, — невозмутимо сказал дворецкий.
— Благодарю, Айвер, можешь идти!
Конюх смущенно озирался по сторонам и явно не знал, куда себя девать.
— Итак, ученица, вот тебе новое наглядное пособие. Вместо яблока. Надеюсь, с разумным… хм… пусть даже полуразумным существом, — не слишком высоко оценил он умственные способности конюха, — у тебя получится лучше! Представь, что ты безумно в него влюблена.
По-моему, мы с Грегом были солидарны в том, что сейчас почувствовали. У бедняги даже глаза на лоб полезли. Кастаниэль же, ничуть не заботясь о нашей реакции, вдохновенно вещал:
— Повторяю, Фелиция, ты должна уметь выплеснуть нужные эмоции в стих, посвященный чему или кому угодно! Только тогда сможешь считаться настоящим мастером!
— И тут представить, что это зачарованный принц? — не удержалась от легкой подколки.
— Если тебе так будет легче, — милостиво кивнул Кастаниэль. — Итак, время пошло!
Я поморщилась, но неохотно взялась за перо. Критически осматривала конюха с ног до головы и пыталась представить, что и правда испытываю к нему нужную эмоцию. Но неопрятный вид этого громилы и исходящее от него отвратительное амбрэ — смесь лошадиного и человеческого пота и навоза — плохо этому способствовали. Особенно неловко стало, когда пришлось зачитывать то, что получилось. Грег при этом совершенно ошалел, вытаращившись на меня как баран на новые ворота. А в конце моего стиха даже икнул от прилива чувств и пробормотал: