Путь к звёздам
Шрифт:
– Саш, - врач говорил спокойно, - они ведь так сделали как раз, чтобы ты помучился и сам принял такое решение. Сам себя убил. Из чистого садизма они так сделали. Понимаешь?
– Я понимаю, - кивнул мальчик.
– Но выхода всё равно нет. Мне не надо было им попадаться живым. А так жить дальше...
– он улыбнулся.
– Ну это же глупость, разве нет? Только чужой хлеб прожирать. Вы ведь не можете мне вырастить новые руки и ноги?
– Нет. Не могу, - сказал врач и... и решился. Решился потому, что всё в нём вдруг взбунтовалось против этой жестокости - слепой жестокости войны, трусливой
– Послушай, Саша, - сказал он спокойно.
– Если вопрос стоит так, то я хочу тебе предложить одну вещь. Участие в эксперименте. Я много лет работал над этой технологией. Технологией биопротезирования. Она... она мной разработана полностью, но чисто теоретически. Практики не было. Не было уже полгода, с тех пор, как я закончил расчёты и внепрактические эксперименты. Я просто опасаюсь - процесс долгий, мучительный и даже по расчётам далеко не стопроцентный, вдобавок - могущий закончиться гибелью участника. Я даже заявку на разрешение не стал подавать. Но... надо же когда-то начинать.
Он умолчал о том, почему решил начать именно с Саши. Умолчал о своём желании разбить себе голову о стену. И пояснил деловито и тоже правдиво, вот только это был лишь второй слой правды:
– Ты ещё не взрослый, ты бурно растёшь, у тебя вовсю работает весь организм, понимаешь?
– мальчик медленно кивнул, не сводя с врача пристального взгляда.
– Ты сможешь выдержать то, от чего взрослый умрёт. Подумай сегодня... и скажи. Тогда я вызову главврача и военного коменданта, мы составим заявку и начнём работать. Но учти, что это... я повторяю... это будет больно. Ужасно больно. И долго. Очень.
В этот самый миг, совершенно неподходящий для такой реакции миг, лицо мальчика стало лицом двенадцатилетнего ребёнка, поверившего в сказку.
– У меня будут... руки и ноги?!
– выдохнул он.
– Я смогу...
– Может быть - и нет, - покачал головой врач.
– Шансов на успех не очень много. Но они есть. И в любом случае это будут всё-таки не твои руки и ноги. Протезы. Но - живые. И, если у нас получится, то мы сможем так лечить и других. Ты не один такой, Саша.
Мальчишка на секунду прикрыл глаза. И, не открывая их, тоненько сказал - почти пискнул:
– Я согласен.
А потом - открыл их.
В глазах был бездонный океан - полный звёздного света океан веры и надежды...
...В 20-м году Первой Галактической Войны двенадцатилетний Саша Вакулич стал первым человеком, получившим биопротезы рук и ног. На двух из них он сплясал вприсядку на заседании следственной комиссии, после чего неожиданно очень по-детски начал умолять ошарашеных военных врачей не наказывать человека, который вернул ему жизнь...
Нет, всё-таки во многом Пичаев не изменился. Корнеев почти с умилением смотрел, как старый друг с каким-то даже тихим похрюкиваньем поглощает двойную порцию гречки с тушёным мясом (гуся он презрел, обозвав все экзотичные блюда вообще непечатными ретро-словами)
– Ты себя ведёшь, как свинья, - дружелюбно заметил он наконец. Пичаев хрюкнул, запил последнюю порцию гречки минералкой, уже самочинно налитой из графина, возразил:
– Я себя веду, как голодный человек. Ты знаешь, чем в перелёте кормили?! Во, - он показал между двух пальцев что-то неощутимо крохотное, - во сэндвичи, затхлые, как мозги джаго, и энергетик в банках. Я им там говорю, у вас же у всех гастрит будет, язва будет, я хирург, я уже по вашим лицам знаю вашу страшную судьбу... дайте мне колбаски хоть... а экипаж, матеворит им в анус, весь сплошь финский. Специально подобрали гады, для нечувствительной перевозки пассажиров! Смотрят прозрачными глазами и коффоррятт, что расион утферштённ оффисиально и соттершитт фсё неопкотиммоййе, а такше песфреттен и фесьма полессен... Но зато там одна бортушка была...
– Пичаев закатил глаза.
– Ох, небеса и звёзды, такая была бортушка...
– он поводил по воздуху руками, покрутил головой и звонко крякнул.
Корнеев покачал головой. Пичаев немедленно приоткрыл один глаз и осуждающе уставился на друга:
– Ты же меня знаешь. Только незамужние. И только добровольно.
– А всё-таки ты натуральная свинья. Жалко мне Маришку...
– начал Корнеев и осекся, вглядываясь в лицо друга.
– Что? Васёк, что?!
– Ничего, - Пичаев пожал плечами с золотыи крыльями погон.
– Нормально всё, Радка. Нормалёк, помнишь, как мы в Лицее говорили, словечко такое? Война. Пацаны мои пристроены, все трое. Всё как надо. Я вообще-то ей говорил, что ей не обязательно. Призыва им тогда ещё не было, а врачи и в тылу нужны. Но ты же знаешь, она тоже врач была хороший...
– он снова налил себе минералки, аккуратно, через край, вылил тонкую струйку в тарелку.
– На Золотом Шаре, Радка. В эвакуацию. Прямо за операционым столом её... зарезали. Джаго. Ворвались - и...
Он аккуратно поставил стакан и стал глядеть на озеро.
Зелёный Шар, подумал Корнеев, чувствуя, как немеют щёки.
Толик Сенцов , бесстрастно и безошибочно подсказала память первое же связанное с этой планетой имя из многотысячного списка.
Он полгода партизанил на Зелёном Шаре и в конце концов был схвачен джаго. Двенадцатилетнего мальчика ждал ад лагеря на Сельговии. Настоящий ад, описывать который почти так же тяжело, как быть в этом аду самому. Джаго были трусами. Это вошло в их плоть и кровь. И, как и все трусы, они с особым наслаждением подвергали мучениям детей смелых врагов, получая неописуемое удовольствие от их страданий, а особенное - если кого-то удавалось сломать. Тщательно следили, чтобы их пленники не покончили с собой без их разрешения, не убежали из ада в смерть.
Толик Сенцов провёл в лагере ещё полгода, невыносимо страшных полгода, до того, как его оскопили. Джаго часто делали это с мальчишками - уже не совсем детьми, но ещё и не подростками. Психика вычеркнула то, что было, из памяти мальчика - осталось только воспоминание о нестерпимом ужасе, своих первых в жизни криках о пощаде и дикой боли. Сильнейшее отупение, навалившееся на Толика после того, как он пришёл в себя, было сродни состоянию после лоботомии. Даже когда дверь барака треснула, вылетела, и внутрь ворвались люди в родной форме - желания вскочить и радостно закричать не было.