Путь Короля. Том 1
Шрифт:
— Расскажи нам, — тщательно следя за бесстрастностью речи, умышленно воздерживаясь от постыдного для мужчины проявления чувств, проговорил он. — Расскажи нам, как погиб наш старый отец Рагнар. Вообще-то ничего странного здесь нет, ибо он порядком состарился годами.
— Все это началось на берегу Англии, у которого он потерпел крушение. Если верить тому, что я слышал, его схватили люди короля Эллы.
Бранд говорил теперь чуть иначе, как бы подстраиваясь под искусственную, показную невозмутимость второго Раг-нарссона — или даже передразнивая ее.
— Думаю, у них не возникло с ним много хлопот — ведь ты же сам говоришь,
Седой по-прежнему держал в руках шашку, только пальцы его стискивали ее все плотнее. Из-под ногтей вырвалась струйкой, разбрызгалась по доске кровь. Седой опустил камень на доску, передвинул ее один раз, потом другой, убрал с доски несколько шашек противника.
— Твой ход, Ивар, — напомнил он.
Теперь заговорил тот, с кем он играл. Это был человек с необыкновенно светлыми, едва ли не белыми волосами, оттянутыми назад и перехваченными над бледным лицом льняной лентой. Из-под не умевших мигать век на Бранда устремился взгляд белесых, напоминавших стылую воду глаз.
— Что они сделали с ним, когда схватили?
Бранд внимательно вгляделся в немигающий взор. Пожав плечами, он продолжал все с тем же деланым равнодушием:
— Отвезли в Юфорвич, ко двору короля Эллы. Ничего особенного там не приключилось, потому что они приняли его за простого пирата. Не знали, что он такая важная птица. Задали, скорее всего, несколько вопросов; возможно, позабавились с ним немного. Ну а потом, когда устали, посчитали, что могут спокойно его прикончить.
В звенящей тишине Бранд принялся изучать собственные ногти, чувствуя, что терпение Рагнарссонов вот-вот достигнет грозовой отметки. Он вновь передернул плечами.
— Вот так. В конце концов они отдали его христианским жрецам. Сдается мне, он не показался достойным смерти от руки воина.
На щеках бледного человека выступила краска. По-видимому, он с трудом сдерживал дыхание, едва не давился. Краска все приливала к лицу, пока оно не сделалось малиновым. Странный кашель откуда-то из глубин гортани потряс его, раскачал человека на стуле. Глаза выкатились, малиновый цвет перешел в багровый. В тусклом свете помещения лицо его казалось черным. Медленно, с усилием он перестал раскачиваться. Похоже было, что ему удалось выйти победителем из битвы, которую он вел с самим собой. Кашель унялся, румянец сошел с лица, вернув его прежнюю зловещую белизну.
Четвертый же человек, оперевшись о пику, наблюдал за игрой братьев. Он ни разу не шевельнулся, не издал ни звука. Все это время он стоял с опущенной головой. Теперь он медленно поднял ее и взглянул в лицо Бранду. В первый раз посланник затрепетал. Было что-то жуткое в этих глазах — о чем он не раз прежде слышал, но чему никогда не верил, — в немыслимо черных зрачках, в ослепительном, как свежевыпавший снег, белке, что заключал черноту зрачков в страшный сияющий ореол наподобие краски вокруг железного набалдашника на щите. Глаза эти мерцали, словно лунный блик на металле.
— Как же король Элла и христианские жрецы решили казнить старика? — негромко, почти мягко осведомился четвертый из Рагнарссонов. — Полагаю, ты скажешь нам сейчас, что они быстро с ним сладили.
Страшась теперь лукавить, Бранд отвечал просто и правдиво:
— Они бросили его в яму к гадюкам, в змеиный погреб, orm-garth. Мне известно, что там у них что-то не сладилось — сначала змеи никак не могли укусить Рагнара, потом, как мне сказали, он сам начал кусать и убивать
На лице человека со странным взором не дрогнул ни один мускул. И вот наступил миг ожидания, бесконечный миг ожидания. Воины сверлили его своими взглядами, гадая, выкажет ли он свое отношение к услышанной вести, обнаружит ли изъян в выдержке, как то произошло с его братьями. Но этого не случилось. Наконец он расправил плечи, выпрямился, отшвырнув пику, на которую опирался, ближайшему к себе викингу, заправил под перевязь большие пальцы и приготовился говорить.
Внезапное урчание, которое издал тот самый наблюдатель, обратило на него всеобщее внимание. Не говоря ни слова, он приподнял пику, которую в него только что бросили. На ее прочном ясеневом древке видны были бороздки, отметины, оставленные неистовым сжатием. Воины одобрительно загудели.
Бранд поспешил воспользоваться замешательством, заговорив первым. С задумчивым видом покрутив ус, он промолвил:
— Но потом случилось еще кое-что…
— Говори.
— Уже покусанный змеями, в последние мгновения перед смертью, Рагнар заговорил. Они, конечно, ничего не поняли, ибо говорил он на нашем языке, на norroent mal, но кто-то расслышал эти слова, передал другому, а в конце концов, по счастью, дошли они и до моих ушей. У меня и впрямь нет ни приглашения, ни грамоты, как ты только что сказал; а все-таки мне пришло в голову, что тебе могло бы быть любопытно это узнать…
— И что же сказал старик, когда умирал?
Голосом громким и звонким, облетевшим все помещение, как герольд, возвещающий о приближении недруга, Бранд возвестил:
— Он сказал: «Gnythja mundugrisir efgaltar hag vissi».
В этом случае переводчика не потребовалось. Все присутствующие знали, что сказал старый Рагнар.
«Если б поросята узнали, как издох старый боров, как бы они захрюкали!»
— Вот потому я здесь без приглашения! — громко и яростно прокричал Бранд. — Хотя многие твердили мне, что это может мне дорого обойтись. Но я — человек, которому ублажает слух хрюканье. И я пришел, чтобы увидеть поросят. А если верить людям, вы и есть те самые поросята. Ты, Хальвдан Рагнарссон, — он кивнул человеку с ножом. — Ты, Убби Рагнарссон, — взмах в сторону второго игрока в шашки. — Ты, Ивар Рагнарссон, которого все узнают по цвету волос. И ты, Сигурд Рагнарссон. Понимаю теперь, почему люди называют тебя Orm-i-auga, Змеиный Глаз… Я не рассчитывал порадовать вас этой вестью. И все же, надеюсь, вы согласитесь, что ее нужно было до вас донести.
Теперь уже все четверо были на ногах и глядели на него в упор. От притворного безразличия не осталось и следа. Они закивали, показывая, что вполне осознали смысл сказанного. Мало-помалу лица всех четырех стали складываться в гримасу, обретая при этом совершенно одинаковое выражение и заставляя впервые уверовать в то, что все четверо — братья, одна семья, сыновья одного отца. Сверкнуло четыре одинаковых оскала.
В те дни у монахов и прочего монастырского люда была такая молитва: «Domine, libera nos a furore погтаппогит» («Господи, избави нас от неистовства норманнов»). Глядя сейчас на эти лица, любой здравомыслящий монах немедленно бы добавил: «Sed praespere, domine, a humore еогит» («Но особенно, Господи, от их веселья»).