Путь наверх
Шрифт:
Элис стояла у плиты, ожидая, когда закипит чайник, и нетерпеливо постукивала ногой.
– Он никогда не закипит, если ты будешь стоять у него над душой,- сказал я и обнял ее за талию. Она откинулась назад, и я прижался щекой к ее щеке, вдыхая ее аромат. Мне казалось, что мы с ней – одно целое и у нас одни легкие. Мы дышали медленно, глубоко. Мне было очень хорошо – чувство блаженной уверенности владело мной. Чайник свистнул. Это прозвучало словно фабричный гудок в шесть утра. Я с большой неохотой выпустил Элис из своих объятий.
– Вот, гляди,- сказала она.- Чайничек с чаем ставится на чайник, вода кипеть не
Двадцать часов двадцать минут. Есть?
– Есть,- сказал я.
Ее часы были крошечным золотым диском с драгоценными камешками вместо цифр.
– По крайней мере мне кажется, что двадцать двадцать,- сказала она.- Это очень хорошенькие часики, но по ним не так-то просто определить время.
– Мне хотелось бы подарить тебе что-нибудь в таком роде,- пробормотал я. А на самом деле мне хотелось расплющить эти часы каблуком. Затем я подумал, что, получив Элис, я в каком-то смысле обесценил эти часы, но мысль эта не принесла мне особого утешения.
Элис, казалось, не слышала моих слов.
– Милый, отнеси это на стол. Ты ведь хочешь есть?
– Я сейчас готов съесть что угодно. Меня когда-то прозвали Луженые Кишки.
– Какая прелесть! Отныне я всегда буду называть тебя Луженые Кишки. Пожалуйста, Луженые Кишки, захвати эти сэндвичи тоже. И пикули. Мы устроим заправский ужин.- Она хихикнула, как школьница, и черты ее лица внезапно утратили свою резкую четкость.
Сэндвичи были свежие, щедро намазанные маслом, с кусочками жареного цыпленка, золотистокоричневого и хрустящего. Мы сидели бок о бок в спокойном уютном молчании. Время от времени Элис улыбалась мне. Когда мы все съели, она пошла на кухню отрезать еще хлеба. Я сидел, полузакрыв глаза, и медленно пил крепкий чай.
Вдруг я услышал, что Элис зовет меня. Она стояла у хлебной доски,- с пальца у нее капала кровь.
– Пустяк,- сказала она, но лицо ее побледнело. Я подвел ее к раковине и промыл палец теплой водой. Над раковиной висела аптечка, и, порывшись в ней (Элспет, по-видимому, использовала ее для хранения грима), я отыскал бинт и пластырь. Потом налил чашку чая и заставил Элис выпить.
– Дай мне сигарету,- попросила она.
– Сначала выпей.
Она послушно выпила чай. Щеки ее снова порозовели. Я закурил для нее сигарету, и, взяв ее, она прислонилась к моему плечу.
– Как глупо я себя веду. Верно, я просто испугалась. Не выношу вида крови… А как ловко ты все это умеешь делать, Джо.
– Я бинтовал раны и потяжелее этой.
– Ты видел много страшного, Джо? Когда был летчиком, я хочу сказать.
– Сколько положено, вероятно. Все забывается.
– Ты кажешься таким юным. Вот разве только рот… Ты уверен, что уже все забыл?
– Бывает, что-нибудь и потревожит мертвецов… Тогда все они подымают голову и начинают выть, и нужно загонять их обратно в могилу. А почему ты спрашиваешь?
Боишься, что я неврастеник?
Она поцеловала меня в щеку.
– Ну, что ты! Разве неврастеники такие бывают? Просто мне давно хотелось расспросить об этом кого-нибудь, да некого. Джордж никогда не был на военной службе. У него повреждена барабанная перепонка, и его сразу забраковали.- Она взглянула на меня чуть-чуть сердито.- Это не его вина.
– Я же не сказал ни единого слова.
– Снаружи все выглядит так пристойно, надежно, уютно,- продолжала она, полузакрыв глаза.- Все люди такие воспитанные, такие деликатные, милые… А что кроется за этим? Насилие и смерть. И все, кто там был, видели то, от чего нормальный человек, казалось бы, должен сойти с ума. Однако внешне это не оставило на них никакого отпечатка. А в сущности – у всех руки в крови…
И все, все так дьявольски непрочно…- Я заметил, как она вздрогнула.
– Не думай об этом, любимая,- сказал я.- В мире царит насилие. Но так было всегда. Возможно, что в эту самуго минуту кто-то когото убивает в каких-нибудь десяти шагах отсюда.
– Не напоминай мне,- сказала она.
– На войне – совсем другое. Там тебя не тошнит, потому что на это не остается времени. Слишком много дела. Во всяком случае, если ты будешь терзать себя такими мыслями, никому легче не станет.
– Знаю, знаю,- нетерпеливо прервала меня Элис.- О господи, все проносится с такой сумасшедшей быстротой. Ничем не остановить эту карусель. И ни одной секунды человек не чувствует себя в безопасности. В юности я этого ощущения не знала. Даже когда отец и мать ссорились, ко мне они все равно были добры. И дом был такой прочный, надежный, а это проклятое железобетонное сооружение, в котором я теперь живу, такое чистое, такое обтекаемое, что я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день оно поднимется на воздух и улетит.
– Ты слишком много говоришь,- сказал я и притянул ее к себе на колени.- Давай помолчим.- Я стал поглаживать ее плечо. Она закрыла глаза и замерла в моих объятиях.
– Можешь делать так хоть всю ночь,- сказала она.- Я не буду протестовать.- Она вздохнула.- Ты очень удобное кресло. Мне кажется, я сейчас начну мурлыкать, как кошка.
Кожа у нее была такая гладкая, шелковистая, я чувствовал теплоту и тяжесть ее тела… Я тоже мог бы просидеть с ней так всю ночь. И я мог бы снова обладать ею, но момент сближения казался сейчас не то чтобы неуместным, не то чтобы ненужным – он просто перестал быть чем-то самодовлеющим, стал в один ряд с другими радостями, дарить которые могла только она одна.
У входной двери позвонилш: три коротких звонка, потом один длинный и опять три коротких.
– Это Элспет,- сказал я.
Я хотел встать, но Элис удержала меня.
– Брось свои мещанские привычки,- сказала она, и я теснее прижал ее к себе.
В дверь просунулась голова Элспет. Эта ее лукавая улыбка, вероятно, была ей больше к лицу в те времена, когда она еще выступала в «Девчонке-плутовке».
Элспет вошла, вернее впорхнула в комнату, юбка ее развевалась. Повеяло пряным запахом духов «Нана».
– Здравствуйте, голубки! – сказала она своим грудым, чуть хрипловатым голосом.- Надеюсь, я вас не спугнула. Я стараюсь быть тактичной, но у меня нет больше сил бродить по улицам. Слишком холодно.
– Я приготовлю тебе чаю,- сказала Элис и ушла в ухню.
Элспет бросилась в кресло.
– Ну и ну, вот так репетиция! Ставить пьесу – это значит просто учить их всех, как надо играть. Поверьте, детки, они не в состоянии уразуметь самых простых вещей. Ей-богу, я не понимаю, с чего это меня понесло на сцену.- Она порхнула к пианино и тотчас запела: «Дочь свою вы подальше держите от сцееены».- Ее хрипловатый голос все еще был силен, а дикция – просто отличная.