Путь Никколо
Шрифт:
Однако Ансельм Адорне никак не мог помешать детям, которые бросились во двор вслед за Клаасом. Он уповал лишь на то, что у стряпчего хватит здравого смысла увести подмастерья прямиком в красильню Шаретти и запереть там, пока шум не уляжется, а еще лучше — отослать его обратно в Лувен, вместе с Феликсом. Одновременно он задался вопросом, поскольку Маргрит непременно поинтересуется этим: правда ли, что мальчишка делает головные уборы для Марианны де Шаретти. Нагнувшись и внимательно изучив спутанную нить, которую дети уронили к его ногам, Ансельм Адорне решил, что, скорее всего, так оно и есть.
Проводив Кателину, хозяин дома вернулся в гостиную, где обнаружил грека беседующим с Арнольфини, торговцем шелком из Лукки, которого он, кажется, не приглашал к себе сегодня. Мессер де Аччайоли держал в руках детскую настольную игру и расставлял на ней фишки. Оба они обернулись к Ансельму, и тот дружески поздоровался с Арнольфини.
Как выяснилось, лукканский купец зашел к нему без особой причины.
— Разве что из уважения к вашему бескорыстию, — заявил он. — Как мне сказали, вы немало времени потратили на то, чтобы уладить это неприятное дело с затонувшей пушкой. На всех нас сие произвело большое впечатление.
Грек проговорил негромко, не сводя глаз с игровой доски:
— Был наложен большой штраф, но гильдии достаточно богаты.
— Совершенно верно, — отозвался Арнольфини, — богаты и платежеспособны. И я слышал, что штраф был уплачен даже прежде, чем огласили приговор. Кто придумал эту весьма странную игру?
— Не помню, — отозвался Ансельм Адорне. Его ничуть не удивило, когда грек поднял голову и взглянул на него с улыбкой.
Глава 3
Когда Кателина ван Борселен вместе с горничной покинула особняк Адорне, небо было ясным, и ветерок едва касался ее бархатного плаща. Вот уже два дня, как она вернулась домой, во Фландрию.
Сильвер-стрете, где жил ее отец, находилась на другом конце города, и расписная лодка Ансельма Адорне ожидала Кателину у выхода из сада, а при лодке — трое слуг, готовых позаботиться о ней. Кателина велела отвезти ее домой длинной дорогой, мимо монастыря кармелиток, церкви святого Эгилия и громады аббатства августинцев; мимо красивой церкви святого Якоба, за которой виднелись башни Принсенхофа, куда с таким трудом доставили ванну герцога Бургундского. Но Кателина не желала думать об этом. Равно как и об оценивающем взгляде стряпчего Юлиуса. Она заставила гребцов везти ее почти до самой рыночной площади.
Говорят, в Венеции немало мостов, но в Брюгге их тоже никак не меньше сотни: каменных, с печальными позолоченными святыми; деревянных, с потемневшими перекладинами и цветами в кадках.
На дорогах царила толчея, однако река, разветвляясь, проникала повсюду. Она-то и являлась настоящей транспортной артерией, по которой сновали большие и малые суда, почти соприкасаясь бортами, груженые, переполненные мешками, корзинами и ящиками, животными и людьми; они перевозили монашек и стражников, купцов и чужеземцев, клириков, посланцев и держателей гостиниц, а также владельцев кораблей, стоящих на якоре в Слёйсе, которые пролетали мимо на своих быстроходных скифах, нагибая мачты, чтобы проскользнуть под блестящими от воды арками мостов.
По обеим сторонам каналов теснились крытые черепицей дома с цветочными горшками на окнах и балкончиках, с крышами, подобными глазури на пироге. Их опоры, ворота, двери складов выходили на канал. Ступеньки вели прямо из воды в крошечные садики, где розы карабкались по стенам, подрагивая от каждой проплывающей лодки и посылая ей вслед свой аромат.
Ван Борселены были родом из Зеландии, но в душе Кателина чувствовала, каково это — быть уроженцем Брюгге.
В Эдинбурге все было серокаменным и просто серым, даже дерево. И все дороги там были прямыми, а стены — устремленными ввысь. Брюгге же весь плоский. Брюгге — словно в веснушках теплых кирпичей, а вдоль улиц в беспорядке теснятся особняки, дворцы и дома богачей. В Брюгге повсюду слышатся голос воды, и эхо, отражающееся от кирпичных стен, и шепот деревьев, и хлопанье сохнущей ткани под ветром, и бесконечное ворчание, подобное голосам болотных лягушек, и немолчный скрип ткани, растянутой на ширильных рамах. Брюгге говорил крикливыми голосами чаек и перезвоном колоколов.
Колокола звонили и со всех башен Эдинбурга, но в Брюгге человек рождался под нутряную пульсацию звонниц. Рабочий колокол бил четыре раза в день, и тогда матери спасали своих отпрысков из-под ног прядильщиков. Дозорный колокол. Большой колокол, трезвонивший для войны или для принцев, — этого крикуна слышно даже на палубах Дамме. Свадебный колокол. Нет, об этом Кателина также не хотела думать. Она вернулась из Шотландии с позором, ответив отказом жениху, которого выбрал для нее отец. Так поступать не подобает. Дочерний долг велел вступить в брак по требованию семьи, а у ее отца не было сыновей. Теперь у Кателины лишь два пути — либо монастырь, либо брак с другим отцовским избранником. И она прекрасно знала, кем станет этот избранник.
Саймон, наследник Килмиррена, пока не объявил о своих намерениях. В Шотландии Кателина оставалась при королеве, где бы ни собирался двор. В Эдинбурге у дяди Саймона имелся городской дом, — там он вел все свои дела. Она многое знала о Саймоне. В свое время его сестра Люсия была камеристкой при двух шотландских принцессах, одна из которых вышла замуж во Франции, а другая — за кузена Кателины Вольферта.
Кателина тогда еще была совсем ребенком и плохо помнила ее. К тому же Люсия уехала и очень скоро сделалась женой своего португальца. Однако сплетни о брате Люсии, светловолосом красавчике Саймоне, занимали Борселенов еще долгое время. Кателина знала, что в юности он немало куролесил во Франции, откуда был отослан домой к дяде — главе семьи. Кателина ван Борселен была знакома с Аленом, лордом Килмирреном. Он показался ей мелочным и недалеким человеком, которого интересовало лишь оружие. Лучше всего он чувствовал себя в компании пушкарей и мечтал лишь о простой и легкой жизни, — явно неподходящий человек, чтобы справиться с кем-то вроде Саймона.
Так что, насколько слышала Кателина, заниматься молодым Саймоном пришлось семейному управляющему. Как поговаривали, целых пять лет он сопротивлялся любым попыткам укротить его нрав, поражая всех вокруг своими французскими нарядами и эксцентричными манерами, насколько это позволял скромный доход, выделенный ему дядей.
Можно лишь догадываться, что заставило Саймона измениться. Нужда в деньгах, как подозревала Кателина. Управляющий умер, и молодой вельможа занял его место. К тому времени, как Кателина прибыла в Шотландию, Саймон управлял всеми землями дяди в Килмиррене и Думбаре. Теперь это был состоятельный человек с великолепным чутьем на новые идеи и выгодные вложения, который получал немалый доход и мог позволить себе нанимать людей для той работы, которая ему самому казалась слишком скучной.
Кателина знала, что Саймону нравится роль придворного в Шотландии и во Фландрии. Но он тщательно избегал любых уз, каковыми представлялись ему постоянные должности и поручения. У Саймона не было жены, и его считали дамским угодником. Это походило на правду. С другой стороны, у его дяди не было детей. А сам Саймон — единственный сын. Рано или поздно Килмиррен будет принадлежать ему, а, следовательно, он обязан жениться. Кателина ван Борселен знала об этом, когда еще жила в Шотландии. Но в ту пору ее интересовал некто другой, и она не обращал на Саймона внимания, равно как и он на нее. Затем, на корабле, она чувствовала себя слишком скверно, чтобы желать чьего-либо общества. К тому же определенную роль играла и гордость. Кателине казалось недостойным сперва отвергнуть отцовского избранника, а затем увлечься великолепным Саймоном. В особенности, если великолепный Саймон вдруг не предложит ей руку и сердце.