Путь океана: зов глубин
Шрифт:
Мореходка понуро улыбнулась и поспешила уйти.
Не притронувшись к еде, Витал осушил кружку и сморщился. Пиво горчило.
— Доложи Звонарю, у меня крупные неприятности. Пока не разгребусь, на связь никак не смогу выйти.
— А чё случилось-та?
Громкое сербанье и смачная отрыжка позади сменились жадным чавканьем.
— Долгая история. — Витал задумался. — Меня и все мои бригады арестовали, оштрафовали и назначили трибунал. Все припомнили. И что было за мной и чего никогда не было. Как будто я держусь закона, а он всё уходит с моего курса…
Позади
— Во-во, капитан. Бардак в матушке Гильдии-та. Передам, всё передам. Ты главное не боись. И уж потрепыхайся, вдруг подфартит и отделаешься. С твоей-то репутацией поди может и не пойдешь в расход…
Кислятина ударила в голову. Кабы Витал не знал осведомителя, смех его мог показаться не столько горьким, сколько злым. Но сейчас улыбнулся он и сам и нервно рассмеялся.
Стул позади крякнул, и раздались удаляющиеся шаги. Вся обстановка таверны, невзирая на хмель, вызывала мучительную головную боль. Витал дождался стука двери и двинулся на выход.
— Спасибо, сударыня. Свидимся.
Едва капитан открыл входную дверь, как пьяница за соседним столом проснулся, вытер нос рукавом и улыбнулся щербатым ртом дармовой еде.
Татуировки на лице сообщали о должности штурмана на судне, имени которого никто уж и не вспомнит.
Ноги сами несут в опиумную.
Его очень заботит, какие будут чулки на господине Пти.
Он нарочно носит дамские из-за тугого обхвата голени, и его ноги не так болят от стояния у конторки сутками напролёт… И банк находится по пути, как хорошо. В банке он выписывает экипажу жалованье и боевую надбавку. Приходится повторять раз за разом удивленной юной даме, что нет, что его не беспокоит закрытие опустевшего счёта. Звенят монеты. И снова монеты. Какие-то ассигнации. У него рябит в глазах от монет. Ему не хочется заменять их на бумаги только из-за веса. Он сумеет донести всё. Или нет?
Нет, будем открывать именные счета.
Голова болит.
Юная дама считает, будто он не замечает, как она крутит пальчиком у виска, думая, что он не видит.
Глу па я.
Карманы набиты монетами. У него по-настоящему хороший портной, и карманы не рвутся и не запускают тяжёлое золото в подкладку бушлата.
У Кристин из чулочной лавки был сложный день.
Она хмурая сегодня, держит за щекой свою конфету, листая страницы романа, суть которого явно давно потеряла.
Как же болит голова…
Пакет с Верденским шоколадом смят и пропах порохом. Какая разница. Кристин всегда знает, что он принесёт ей лакомство и вкладывает неизменный конвертик с сердечком в пакет с чулками для господина Пти.
Он не запоминает их лиц. Только адреса, выложенные из ступеней и поворотов улиц.
Цветочник.
Дайте оранжевые. Да не эти. Она ненавидит розы. Да, спасибо. Не нужно, оставьте себе.
Бордель.
Мадам Роза тоже мучится мигренью и вяло улыбается оранжевой лилии, передавая ему взамен пакет с дорогущим льдом. Он не станет расстраивать её, ведь он ему не поможет. Пусть будет лёд.
Жанна не понимает, почему он не останется. Но она понимает цветную горсть камней в своих ладонях, понимает, что гранить ей их придётся уже за свой счёт.
Ему не ког да.
Но он привёз. Он всё сделал правильно. Нет, Жанна, с Мадам я уже рассчитался, оставь себе. Жанна умная. Жанна не задаёт вопросы и отворачивается. Говорит весело, что у неё щиплет глаза. Они не прощаются. Нет.
Рабочий квартал смердит углём.
Но ему срочно нужно туда попасть.
Испуганное лицо старушки в щели скверно сколоченной двери. Тихо, ну чего вы. Это же я.
Всего лишь я.
Жёлтые монеты звенят в его горсти, отскакивают от половиц с тяжелым стуком. Чумазые дети, что собирают их, похожи на крысят.
Только сегодня он смел настолько, чтобы спросить, где же взрослые.
Каторга за долги? Это же смешно! Как это смешно…
Мокрые старческие губы на его руке заставляют её отдёрнуть. Сударыня, не нужно. Оставьте же, сударыня!
Он бежит прочь.
Злой червь грызёт его изнутри. Он больше не сможет им помогать. Впрочем им доложат об открытии именных счетов.
Мигрень до рвоты.
Бесконечные ступеньки.
Он знает наизусть город и идёт по тонкой нитке запаха, закрыв глаза. Ноздри — его поводырь. Спотыкается. Звенят выпавшие с верха карманов монеты. Ему нет дела. Запах моря отступает. Тошнотворно-сладкие волны повсюду. Ему кажется, будто они говорят с ним, подсказывают, куда поворачивать. Они шепчут и неожиданно мелодично прыскают знакомым голосом. Где он его слышал? Селин?
— Господин Витал! Давненько вас не было!
Волны старого шёлка, свисающего с потолка, от покрывшей их пыли похожи на серый бархат.
Господин Пти заламывает руки, видя пакет в его руках. Постарел. Не торопитесь, господин Пти, я сам подниму монеты с пола. Вам нельзя. У вас подагра. Да-да, на все. Ничего мне не будет, что вы. Просто не запирайте заведение.
…не запирайте…
Повсюду в свечном полумраке безымянные тела. Пёстрые подушки.
Голова раскалывается.
Вот и его угол. Как здесь чисто. Господин Пти колдует над зельем и ворчит, что каждый раз начинает генеральную уборку, да проклятая подагра…
Дымок благовоний такой приторный, что хочется чихнуть.
От первой же затяжки тошнота. Он сегодня разве ел? Надо вспомнить, когда он ел в последний раз… Вспомнить… Горлышко бутылки, не коснувшись бокала, наполняет его глотку терпким портвейном. Спасибо, господин Пти. Несите ещё. Несите всё. Я сам… Сам… Вторая идёт легче. Чёртов кашель. А вы постарались, господин Пти!.. Господин… Пти…
Огненное дышло «Кота» ревёт красным пламенем, но сейчас ему так холодно, что он тянет руки в злополучные поршни. Они мнутся и плавятся, стекают мутными лужицами в его сложенные лодочкой ладони. Покажи, что будет, когда ты послушаешь и сделаешь, как я сказал. Огонь лижет его руки, из оранжевого становится белым. Теплеет. Новые детали двигателя покрыты угольным нагаром, и хозяин уже и сам не помнит, когда их поставил.