Путь океана: зов глубин
Шрифт:
— Сударыня, а кто вы такая, чтобы к вам относились внутренние дела Гильдии? Вас таковое абсолютно никак не касается. Или желаете примкнуть к обвиняемым?
Селин, потупившись, промолчала.
Брут же и Антуан активно замотали головами.
Довольно беспардонно их выставили из гостевого дома и сопроводили в порт. Селин украдкой глянула в сторону верфи. Издалека очертания «Крылатого Марлина» напоминали остов погибшего гиганта. Ремонт по нему предстоял ещё долгий…
Чем скорее они приближались к пассажирской зоне, тем больше Селин волновалась.
— Этот корабль… Он же ещё больше «Крылатого Марлина»! Ты только взгляни! — восторженный голос Антуана раздражал сейчас как никогда.
— Вечно ты… — начала было Селин и умолкла.
Нет. Она не станет срываться, да еще при посторонних. Даже сейчас.
Конвой салютовал хмурой брюнетке-квартирмейстеру и нескольким членам экипажа у сходней.
«Стремительный» был ровно на одну палубу больше «Крылатого» и не имел никаких декоративных вычурностей на бортах. Но при этом он показался Селин таким же тяжелым, чужим и зловещим, как и пронзительный взгляд его капитана, стоящего на пристани. После дежурных формальностей тот понизил тон и с нескрываемой усмешкой произнес:
— Отдельное приветствие вам, леди де Круа. Быть может желаете, чтобы я продолжил называть вас Дорой? Хотя Селин — прекрасное имя и вам больше подходит…
Его улыбка пугала и насмехалась одновременно. Невзирая на карикатурную учтивость.
Вопрошающие взгляды Антуана и Брута не заставили себя ждать.
— Удивлены? А ведь я ещё на балу упоминал про нашу скорую встречу на моем судне.
Селин замерла, оцепенело глядя на механическую руку, приглашающую подняться на борт.
Ей сделалось дурно от понимания, кто же стал лицом, приставленным к ней и кузену, чтобы контролировать неразглашение секретов Гильдии…
Голова вдруг закружилась, и Селин словно оглушило.
— Нет. Нет. Я. Не могу. Правда. Нет…
Хотелось кричать, но дурное предчувствие будто застряло в горле. Антуан взял её было за запястья с какими-то увещеваниями, но она скомкала жабо брата на его груди и зашептала.
— Его. Ждёт… Что-то страшное… Я должна… Это я виновата!.. Во всём! Остаться. Помочь. Спасти. Умоляю!
Равнодушные лица вокруг застыли неживыми масками, а собственное она будто и потеряла вовсе.
Кузен лишь сочувственно промакивал её мокрые щеки платком, заглядывал в глаза и повторял одно и тоже:
— У нас нет выбора, Селин. Всё же хорошо?
17. ТРИБУНАЛ
Высокие стрельчатые двери зала суда открывались невыносимо долго.
В сопровождении молчаливых гвардейцев Витал прошёл в зал трибунала.
Пористые серые стены, подпираемые стальными атлантами с курчавыми бородами, выстроены были с тем, чтобы впитывать звуки заседаний. И не выпускать наружу ни вздоха.
Он поправил парадный мундир и поставил подпись в обвинительной книге.
— Подсудимый явился. Прошу проследовать на площадь.
Изумительно. Мероприятие сделали публичным.
В памяти возникло белое лицо Венсана с плотно сжатыми губами. И его судили так же. Напоказ.
Переполненная мореходами площадь Нижнего города гудела.
По центру единственного на острове пространства, не закрытого тенью верхних уровней в городской черте, стояла виселица. И пахла свежей древесиной-сырцом.
С перекладин свисали десять петель из самого дешёвого витого каната.
Грудь Витала ледяными тисками сковал страх. Юность со смертью его успела познакомить, и Костлявая в его понимании жила в виде непреложного факта. Сейчас же до тошноты обожгло ужасом за близкие сердцу жизни. Неужели рея предназначается не только ему??? Но он один, только один здесь — виновный! Экипаж-то за что?!
Но он быстро взял себя в руки. Витал не раз присутствовал при килевании. Всякий раз сердце мучительно сжималось от оскорблений в сторону подсудимых, плевков толпы, а то и брошенных кем-нибудь прокисших овощей.
Не раз он присутствовал и при казнях преступников. Но всегда, всегда был по ту сторону эшафота!.. Сейчас же из криков толпы в его адрес звучало «негодяй!», «предатель!», «как же так, капитан?..» и тому подобное.
Адресованное е м у.
Перед глазами всё плыло.
О прутья ребер в груди билась сильная птица, норовящая проломиться наружу. Происходящее напоминало злой сон в опиумной, из которого ему никак было не проснуться.
Хотелось кричать в каменные лица экзекуторов: «Меня же оболгали! Всё происходило не так! Я виновен в допуске высокопоставленных пассажиров в закрытые зоны! И только!»
Тугие веревки впились в запястья. Правильно. Меньше всего на свете ему хотелось дергаться в петле, как веревочный плясун в руках неумелого кукловода.
Конвой подвёл его к виселице и проводил на помост.
Ему вдруг показалось досадным, что не будут рубить голову. Ведь он сам в своё время на занятиях по инженерной анатомии изучал извилистые пути сосудов несчастных преступников, чтобы применить находки в своих исследованиях.
Будет славно, если и его голова станет наглядным пособием кому толковому…
Мореходы-советники в чёрном расположились полукругом в креслах.
Он рассеянно оглядел собравшихся. Всего тринадцать, чтобы исключить равенство мнений при противоречиях при вынесении приговора.
Бегло осмотрел разномастную публику на площади в надежде увидеть своих. Нет. Ни Дафны в мятой шляпе, ни черноглазого Фаусто, ни мрачной злобы Маркиза, что слышалась едва ли ни за лигу… Будь он проклят, если его команда в застенках!… Силы оставили. В толпе зевак перед судилищем он искал и не мог найти глаза, в которых таилась даже малая тень понимания. О сочувствии он не смел и просить. Серые, синие, зелёные, чёрные — в море голов не было ни единого взгляда, что смотрел бы на него без отвращения.