Путь отважных
Шрифт:
— Нет, — шептал Шура, задыхаясь и всё крепче сжимая влажную, густую шерсть, — не будет по-твоему.
Ноги мальчика упёрлись во что-то твёрдое. Собрав все силы, он резко рванул овцу на себя и упал, не выпуская шерсти из судорожно сведённых пальцев. Овца дрогнула и остановилась.
Рывком подобрав ноги, Шура вскочил и потащил матку за собой, всё быстрее и быстрее. Овцы помедлили и плотной массой пошли следом.
Шура облегчённо вздохнул и, освободив руку, протёр залепленные снегом глаза.
Теперь оставалось одно: продвинуться немного вперёд. Утром неподалёку работал
Прошло, наверное, не менее получаса, но следов снегопаха не было. Под ногами, подламываясь и хрустя, лежал сплошной пласт.
Слева мелькнуло что-то тёмное. Должно быть, это кусты чилиги, в изобилии росшей возле дороги.
Шура подтащил матку поближе к чилиге и вдруг услышал жалобное блеяние. То, что он принял за кусты, сорвалось с места и кинулось навстречу. Это были овцы, отставшие от отары. Теперь вокруг снова ничего не было видно, кроме заснеженной, пропадающей в полумгле степи.
«Сбились с пути!» — понял Шура, чувствуя, как страх овладевает им.
Ветер усиливался с каждой минутой. Он жёг щёки, проникал в рукава, за воротник, влетал в полушубок снизу, леденил тело. Теперь даже в двух шагах ничего не было видно.
Оставалось одно: насколько хватит сил тащить матку по кругу, чтобы остальные, охваченные стадным чувством овцы бежали за ней. Первый круг, второй… Мёрзнут застывшие пальцы, холод пробирается глубже. Надо идти не останавливаясь, чтобы не растерять овец, не замёрзнуть.
В голову лезут всякие мысли. Хорошо бы сейчас очутиться дома возле печи, высокой и такой широкой, что можно лечь вчетвером. В печи полыхает огонь, слепящий и жаркий. Приятно греть у огня озябшие руки. У печи возится мама, пришёл с работы отец. Мама уже беспокоится. На дворе буран, а Шуры всё нет и нет. И отец тоже встревожен, хотя и шутит: «Не в Казахстан же он забрёл. Скоро вернётся…»
А может быть, отару уже ищут?
Медленно движутся овцы по кругу. Восьмой круг, девятый. «Как хочется спать! — думает Шура. — Прилечь бы сейчас, зарыться в густой овечий мех, переждать, пока пройдёт метель».
Пятнадцать кругов. Шестнадцатый…
Устала старая матка. Снег облепил ей всю морду. На ушах, губах, носу — везде кусочки намёрзшего инея. Устал и Шура. Холод забирается всё глубже. Он проникает в самые мелкие щёлочки.
Темнота всё сгущается, наступает вечер.
«Как же всё это случилось? — думает Шура. — Может быть, я что-нибудь недоглядел, не заметил бурана?»
Утром проснулся ещё затемно. Оделся, сбегал к кошарам. Там всё было в порядке. Овцы вели себя спокойно. День с утра выдался ясный. Никаких признаков будущей метели — ни ветра, ни ребристых снежных языков не было видно. Над дорогой мирно порхали серые куропатки. Прошагал отставший от стада верблюд, величественно оглядел отару. Вид у него был равнодушный, двигался неторопливо. Ничто его не беспокоило.
Потом одна из овец захромала, и Терентьев повёл её к кошарам. Шура вывел отару к траве, густо торчащей из-под снега. Только что прошёл снегопах и ободрал наст с заснеженного пастбища. Теперь даже ягнята могли свободно находить здесь корм. Пока овцы паслись, Шура не раз поглядывал на небо — ничто не предвещало непогоду…
Ещё один круг… двадцать третий. Если бы можно остановиться, спрятать за пазуху застывшие руки!..
Шура идёт, еле передвигая ноги. Какой это круг? Кажется, тридцатый. И тут мальчику показалось, что он слышит голос человека.
С неожиданной силой Шура рванул завязки ушанки и прислушался. Редко блеяли овцы, снежная крупа с шумом била в твёрдый наст. Больше ничего, ни звука.
На этот раз крик донёсся с другой стороны. Щурясь от летящего снега, Шура сложил руку козырьком, вгляделся. И увидел, как из темноты показались бегущие человеческие фигуры…
Кто-то ласково разжал задубевшие Шурины пальцы и начал крепко растирать их.
Шуру окутало что-то большое, мягкое. Тепло медленно поползло по телу. Мальчик открыл глаза. Над ним наклонилось опушённое снегом лицо отца. Отара уверенно двигалась вперёд, и во главе её ровным широким шагом шёл чабан Терентьев.
Это случилось на востоке Саратовской области, у самой границы Казахстана. Пионер Шура Забродин из совхоза «Горькореченский» занесён в Книгу почёта пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина.
М. Мосякова
РЕБЯТА ИЗ ЧИН-ЧИНА
Рисунки Б. Коржевского.
Высоко в горах вьётся узкая, пешеходная тропа. Кажется, нет ей конца-краю… И кончается она где-то далеко-далеко у самого неба… Идёшь по этой тропинке в горы, и кругом, куда ни поглядишь, деревья, деревья да густой зелёный кустарник.
И вдруг совершенно неожиданно из-за деревьев появляются беленькие домики. Они так расположились на крутом склоне горы, словно это не гора, а лестница, и каждый домик стоит на одной из её ступенек.
Вот так выглядит село Чин-Чин.
«Чин-Чин» — по-армянски значит «Прекрасное место».
— Какое чудесное название у вашего села! — говорят обычно люди. — Ведь это действительно прекрасный уголок.
«Чин-Чин» — такое название дали селу много десятков лет назад. Но старожилы считают, что тогда кто-то просто зло пошутил.
Конечно, это место было и прежде таким же красивым, как сейчас, но люди жили там так трудно, что название села «Чин-Чин» звучало как насмешка.
В это затерянное в горах селение годами никто не приезжал. Да и сами жители Чин-Чина тоже редко спускались вниз, в долину. В дождь и непогоду горные тропинки становились совсем непроходимыми, и люди жили тогда отрезанные от всего мира. Земля на горных склонах была каменистой, неплодородной. Каждый обрабатывал свой клочок в одиночку, и то, что люди потом собирали, нельзя было даже назвать урожаем…