Путь Пастуха
Шрифт:
Так продлится всю ночь.
И если всё пройдёт хорошо, Бхулак будет считаться прощённым богом, а Кау — благополучно принятым в стране предков. Конь же с почестями упокоится в степи, с приличными для усопшего вождя дарами, и над ним воздвигнут высокий курган.
Бхулак был рад, что не должен присутствовать хотя бы при приготовлениях к жертвоприношению. Вместо этого он поспешил в лагерь — к Ави.
У повозки вождя со встревоженным видом шушукалась кучка жрецов и лекарей-колдунов. При виде Бхулака они склонили головы.
— Мы вытащили копье, обработали рану,
Бхулак и сам это знал.
— Как она сейчас? — резко спросил он.
— Очень слаба, — отвечал жрец. — Ей было больно, я напоил её маковым отваром. Пока сознание при ней, но скоро она заснёт.
Бхулак подошёл к повозке и отодвинул войлочный полог. Жрецы скромно отошли на несколько шагов назад.
Ави выглядела лучше, чем он опасался. Конечно, лицо было очень бледным и совершенно измученным от боли, но ощущения смерти от женщины не исходило. Бхулак слишком часто сталкивался с этим гнетущим чувством рядом с умирающими и ошибиться не мог.
Её глаза были закрыты, но он почувствовал, что она не спит.
— Ави, — негромко позвал он.
— Всё хорошо, — ответила она, не открывая глаз. — Мне было очень больно, но теперь хорошо.
Голос был еле слышен.
— Хорошо, — ответил он, — отдыхай, моя радость.
— Великая... Мать, — снова заговорила она. — Я молилась ей.
— Я знаю.
— Погоди... Я просила её... чтобы она забрала мою жизнь за твою, чтобы я умерла, но тебе бы... всё удалось...
— Ави!..
— Она... она ответила мне... и послала дождь. И я жива. Видишь, Бхулак, она любит тебя, хоть ты и отвернулся от неё... Ты должен... должен сделать ещё...
— Спи, Ави, — вновь проговорил он. — Тебе надо отдохнуть.
Но она и так уже спала.
Бхулак тихо отошёл от кибитки. Слова жены беспокоили его. «Великая Мать любит тебя»... Почему? И что ещё он должен сделать?.. Впрочем, Ави была ранена и наверное, бредила.
Хотя... дождь ведь и правда хлынул в нужный момент, и послал его не Поводырь...
Да какая разница, кто это сделал, если Ави жива!
А ведь она предлагала свою жизнь за его. Только вот кому?..
Но все эти тревожащие мысли сразу покинули его, когда со стороны площадки с идолом раздались визгливые трели флейт и дробные звуки бубнов, заглушаемые порой надрывным ржанием его жеребца, на которое тревожно отзывались кобылицы из загона. Началось!
Бхулак развернулся и быстро зашагал к месту жертвоприношения, где столпились все приехавшие на совет ореи, стоявшие в благоговейном молчании, пока трое молодых жрецов пытались совладать с конём. Это было трудно — жеребец отчаянно вырывался, чуя, что приходит его конец, его ржание всё больше походило на крик гибнущего человека. Но парни были опытны в таких делах, и вскоре голова коня коснулась земли перед идолом, а жрецы навалились сверху и держали зверя.
Квен уже некоторое время нараспев говорил священные слова, а теперь взялся за длинную рукоять топора.
Сейчас!
Бхулак с трудом выдерживал это зрелище, но заставлял себя стоять и смотреть. И вдруг, словно озарение, в нём расцвела мысль — безумная и великолепная. Собственно, сама идея была не новой и давно уже привлекала его, но до сих пор он был уверен, что сотворить такое невозможно. Однако здесь, на месте казни прекрасного животного, осознал, что — возможно! И что он сделает это — прямо сейчас.
Он растолкал стоящих у площадки людей и в один миг оказался рядом с удерживаемым конём, сел на него верхом и закричал жрецам страшным голосом:
— Прочь!!
От неожиданности те отскочили в разные стороны, а освобождённый конь распрямился, подобно согнутому молодому дереву, когда его отпускаешь, и понёсся, не разбирая пути.
Ореи в один голос издали вопль, в котором ужас мешался с изумлением и даже восторгом. Но Бхулак больше не слышал людских голосов. Он перешёл в иное измерение — вокруг него ничего не осталось, кроме свистящего ветра и сгущающейся тьмы наступающей ночи. А все его силы сосредоточились на том, чтобы усидеть на обезумевшем жеребце.
Раньше Бхулак просто не понимал! Он не мог себе представить, что это такое — пытаться удержаться не спине могучего животного, которое полно решимости тебя сбросить. Изо всех сил сжимая ногами бока коня и судорожно вцепившись в его торчащую дыбом жёсткую гриву с вплетёнными в неё украшениями, он отчаянно пытался не дать отправить своё тело в полёт. А конь удваивал усилия — на ходу он брыкался, приседал, подпрыгивал, пытался даже укусить всадника.
Вообще-то, Бхулак всегда с ним ладил — часто подходил к нему, говорил что-то, угощал лакомствами. В загоне конь спокойно подпускал его к себе и позволял класть на него руки, а потом и похлопывать, и почёсывать шею. Бхулак стал даже особо именовать его: Гхвер, что и обозначало сильного зверя. И иной раз человеку казалось, что жеребец принял это имя и отзывается на него.
Но сейчас ни о каком взаимопонимании между ними речи не шло — человек боролся со злобным свирепым животным, пытаясь его покорить, а оно яростно сопротивлялось. Это было куда труднее, чем балансировать на раскачиваемом бурей корабле или пытаться удержаться на сотрясаемой подземными силами земле.
Бхулак старался не думать, во что превратится его седалищная часть после этой скачки — если, конечно, он останется жив. Когда тьюи улучшали его тело, они сделали его не только гораздо сильнее большинства людей, но и вложили в него совершенное чувство равновесия. Однако сейчас его явно недоставало.
После нескольких особо яростных взбрыков Бхулак вынужден был практически лечь на спину лошади. Он сам удивлялся, почему ещё не валяется на земле, понятия не имел, где они находятся и как вернутся в лагерь. Но почему-то при этом у него даже не мелькнула мысль попросить о помощи Поводыря.
Но вскоре Бхулак понял, что занятое им почти горизонтальное положение чревато скорым падением, и что, наверное, лучше всё-таки будет попытаться распрямиться. И он сделал это — приподнялся, расправил плечи и напружинил поясницу. Всё это помогло держать баланс, поспевая за движениями лошади и приноравливаясь к ним.