Путь писателя
Шрифт:
– Да, я хочу, чтобы эта бочка стояла здесь, и солома в ней менялась чаще на свежую.
– И, что тебе ничего в жизни не нужно кроме этого? – удивлению Сенатора не было предела.
– Без этой бочки я буду одинок, а с ней я имею множество друзей, почет и уважение, даже теперь буду иметь друга и там. Езжай и решай эту проблему, которой на самом деле и нет.
Сенатор скакал в седле, где слушалось его дело. Сенаторы смеялись и глумились над отсутствующим, удивляясь глупости Корнелия, и высказывались об его отставке. Август ликовал и купался в славе, что так удачно развеселил Сенат и в одно мгновение разбогател в двое. И вдруг наступила тишина. В Сенат вошел Корнелий. Все с изумлением и презрением одновременно смотрели на этакого профана, проигравшего низа что, и ни про что все свое имущество.
– Господа, – обратился вошедший в зал Сената, – почему мой дом до сих пор стоит на месте? Кто ни будь не может мне ответить? – весело обратился к Сенату Корнелий.
– Ты за кого нас держишь? – обводя торжествующим взглядом Сенат, выкрикнул Август.
– Это ты за кого держишь Сенат, Август? Я, что не готов выполнить свой договор?
Раздался невообразимый хохот, Сенаторы смеялись и стучали ногами, до тех пор, пока, Корнелий не призвал Сенат поднятой правой рукой к спокойствию. Мало-помалу зал притих и стал слушать, что скажет Корнелий.
– Вот читаю, что Август переносит мой дом и все движимое и не движимое мое имущество к Августу Римскому, в течении трех дней с того самого момента если я не выпью море. Скажите Сенат, почему мой дом не перенесен Августом до сих пор. Обещаю, когда он перенесет мой дом к себе я выпью море!
Воцарилась мертвая тишина. С места поднялся Цезарь.
– Итак, Август не может перенести твой дом, Корнелий, значит ты не будешь пить море?
– Нет, Цезарь, пить море не буду пока Август не перенесет мой дом к себе.
– Инцидент исчерпан, господа. А тебе Август советую, в дальнейшем, смотри, что ты подписываешь и с чем идешь в Сенат? – дружный хохот встретил эти слова Цезаря».
Так, я стал размышлять над «бочкой Диогена», убеждаясь в том, что наши невзгоды, как «бочка Диогена» для философа, нужны для стремления преодолевать препятствия в жизни в которых таится истина, истина к достижению поставленных целей. На протяжении 18 лет, пока я учился в школе, выслушивал бесконечные материнские истерики, что вызывало жалость к несчастной женщине и дало мне множество философских размышлений на тему окружающих меня людей и одиночества. …
Институт
После окончания школы, и под впечатлением книг фантастики меня тянуло в небо. Решено подать документы в Черниговское высшее военное летное училище, но, когда пришел ответ из училища, и моя мать об этом узнала, закатила мне истошную истерику и попросила родственников отговорить меня от этого. Ее чаяния были услышаны и документы мне пришлось переслать в Уфимский авиационный институт имени Серьго Орджоникидзе. Куда я успешно сдал экзамены, и моя учеба началась в дали от дома и надоедливых родственников. Здесь царил невероятный подъем свободы и радости в учебе. С интересом посещал лекции и конспектировал преподавание учебного материала. Научился быстро и кратко излагать в конспекте суть сказанного преподавателями и это оказало невероятную помощь в дальнейшем моем писательском мастерстве. Но я еще не знал, что могу писать, а самостоятельная жизнь в студенческом общежитии подбрасывала мне разные истории, на которые надо было находить правильные решения и отвечать на следовавшие за этим вызовы. Так однажды, ранним воскресным утром, в морозный день, а в Уфе морозы зимой в среднем от 17 – 25 градусов ниже нуля, я собрался в бассейн дворца спорта, который начинал работу с 8 утра и закрывался в 23 часов, я вышел на трамвайную остановку. Долго ждал трамвай, 14 номер наконец появился из-за поворота и остановился, открывшаяся передняя дверь выпустила единственного пассажира. Мне нужен был трамвай номер 3, и остался ждать. Парень сошедший на остановке, был в черном костюме без головного убора, направился ко мне. Его белокурые волосы были аккуратно причесаны, чистая белая рубашка и красный галстук на фоне белоснежной рубашки элегантно смотрелся на широкоплечей фигуре. Серые красивые глаза парня были наполнены слезами, слезы скатывались по его щекам, он смотрел с какой-то животной злобой и отчаянием на меня. И всхлипывая, подойдя ко мне стал говорить: – Как я вас всех ненавижу! Я тебя буду убивать! – с этими словами он достал из нагрудного кармана пиджака охотничий нож и подошел ко мне. Я, недолго думая, сказал ему: – У тебя какое-то горе, расскажи мне, и я помогу тебе, тебе сразу же станет легче, поверь мне?
Парень в шоке остановился, он сначала не понял, что я сказал, опустил нож, который был взведен для удара в поднятой правой руке, ожидая моего сопротивления, но увидел перед собой безобидного «ягненка» в моем лице. Руки у него дрожали, было видно, что он не владел собой. Чтобы его подстегнуть, я с участием, повторил: – Рассказывай, что случилось? Да не бойся, говори, я тебя слушаю и помогу.
– Ты хороший парень, – начал он, – вот скажи мне, почему она такая сволочь, ушла к другому, при мне выставила меня за дверь и осталась с этим типом, который ей в подметки не годится. Ненавижу! Всех вас ненавижу! – он снова поднял нож для удара.
– У меня был такой же случай. – С сочувствием сказал я.
– И, что ты сделал? – с участием спросил он, снова опуская нож к ноге.
– Да набил при ней морду подонку, а затем, она приползла ко мне просить прощения, ты думаешь я ее простил, когда у меня уже все перегорело? Нет. Прошло время и все образумилось, даже стало неприятно, что набил морду тому парню, которого она тоже со временем бросила. Вот, как бывает. Поверь, у тебя тоже пройдет облетит, как шелуха от семечек. Поезжай домой, прими душ и посмотри на себя в зеркало. Ты классный парень, хорошо, что ты встретил самого себя в моем лице, поверь мне. И еще я пережил такое женское предательство, и у тебя тоже будет все в порядке, поверь мне. – Я говорил этому заблудшему в своих чувствах парню искренне глядя ему в глаза, в моих глазах уже блестели слезы, потому, что я увидел в нем себя, когда страдал от своей школьной Любви. После моих слов парень растерянно захлопал глазами, спрятал нож в карман пиджака, было видно, что вспышка злобы утихла. В это время подошел мой трамвай номер 3. Я вскочил в теплый салон и уехал на тренировку по плаванию, надолго забыв о своем приключении… Позднее, вспоминая свою первую Любовь, так ранившую меня прямо в сердце, я написал стихи, посвящая их моей первой школьной Любви, конечно же это была Фесич Александра Юрьевна, с которой я ходил в школу 18 лет, но судьба разлучила нас:
Первая Любовь…
Ты, моя ненаглядная Нежность.
Ты, Застенчивая Любовь.
Вот рисует мне Образ твой Вечность,
Возникающий в памяти вновь.
Вот ресницы твои пушистые
Обрамляют застенчивый взгляд.
А озера-глаза лучистые
В сердце прямо моё глядят.
Ты, моя ненаглядная Нежность.
Ты, Застенчивая Любовь.
Вот рисует мне Образ твой Вечность,
Возникающий в память вновь.
Ты с другим в школьном вальсе кружишься.
Твой румянец так нежен и чист.
Мне б с тобою в тот вечер сдружится,
Взгляд озерный твой мягок, лучист.
Вот ресницы твои пушистые
Обрамляют застенчивый взгляд.
А озера-глаза лучистые,
Сквозь года, прямо в сердце моем глядят…
Лекции, и конспекты лекций развили во мне фиксацию мыслей преподавателей на лету с быстрым конспектированием их слов в текст конспекта, так, чтобы предмет записывался логично и доходчиво. Я сокращал слова в письме конспекта и это помогало мне более объемно и понятно разбирать содержание предмета, а лекции по черчению деталей машин, в будущем пригодились при монтаже картинок обложек моих будущих книг. Я еще не осознавал, что учеба в авиационном институте станет для меня толчком к написанию книг, но это будет в будущем. Мне исполнилось 20 лет. Я уже был на третьем курсе института и жил в общежитии. На нашем потоке первокурсников было 320 человек, осталось 75. ВУЗ оказался не всем под силу, предметы лекций имели чисто технологический промышленный металлообрабатывающий уклон. Авиационный институт готовил специалистов для работы в авиационной промышленности на заводы СССР, производящих авиационные летательные аппараты и двигательные установки. Кроме этого ВУЗ принадлежал не Министерству образования, а находился в ведении Министерства промышленности, и это имело свои нюансы, заключающиеся в том, что выпускники могли работать на военных предприятиях и к студентам применялись особые условия обучения. Строже спрашивали, много было высшей математики, сопромата, деталей машин и механизмов и никакой романтики. Поэтому многие не выдерживали, кто переводился, а кто просто бросал учебу. Мне же возвращаться в свое родное село было смерти подобно, поэтому я грыз гранит науки до изнеможения, иногда, чувствуя себя, как выжатый лимон из которого выдавили все соки, оставив одну корку…
Благодаря моему трудолюбию, учеба давалась легко. Зачеты по лабораторным работам и чертежи, экзамены и контрольные, сдавались без проблем, так как материалы были старательно записаны в конспектах и все задания выполнялись, работая по конспектам и учебникам, записанным в тех же конспектах. Постигая науку, одновременно постигались и отношения с соседями по комнате в студенческом общежитии. Не могу сказать, что это были теплые и дружеские, но, когда мы находили общие темы, то с удивлением для себя обнаруживал, что взаимопонимания могут быть и терпимее. Особенно в периоды сдачи экзаменов нервное напряжение столь велико, что замечались мелочи, выраставшие до трагических переживаний. В комнате, где мы жили, было три человека. Сергей Житников и Шудрик Владимир. Мы учились в разных группах, а жили в одной комнате. По моим наблюдениям за соседями по комнате вырисовывались разные характеры. Шудрик Владимир был невысокого роста, с ярко выраженным синдромом Наполеона, это, когда все люди выше ростом враги всего человечества особенно для низкорослых. Слава богу, Сережа Житников был одинакового роста со мной и относился к нам с Шудриком безо всякой предвзятости. Характер у него был добрый и приветливый, был только один недостаток, он любил по ночам слушать музыкальные композиции электрогитар, это мешало мне отдыхать и высыпаться перед занятиями в институте. Шудрик не обращал внимания, я же не переставал удивляться, как можно спать, похрапывая в какофонии трансляции бешено звучащего выступления ансамбля электрогитар. Это Сергея до добра не довело, он не смог пересдать перенесенный на осень экзамен и остался на второй год. Что же касается Владимира Шудрика, то ему учеба давалась с трудом из-за его несобранности характера. Но, как говорится, у окружающих Володю Шудрика людей в глазах замечались песчинки, а бревна в собственном глазу ему было не видно. Он часто придирался ко мне из-за того, что я много лежу с книгой в постели, и, что, имея такие данные не занимаюсь спортом и не развиваю себя, я, конечно не реагировал на его замечания в мой адрес, так как регулярно ходил на тренировки в бассейн и по утрам делал гантельную гимнастику для поддержки своей формы. А записанные лекции помогали мне почти не готовясь сдавать успешно экзамены, поэтому в период сессии я лежал в постели с увесистой книгой Алексея Толстого «Хождение по мукам», зная на перед материалы лекций, не готовился к экзаменам и сдавал успешно. Владимир Шудрик очень злился. Он буквально зубрил материал перед каждым экзаменом и сдавал на удовлетворительно, а мне давал замечания; «Ты бы хоть в конспект заглянул, завтра экзамен. Лежит тут читает книгу, понимаешь». Я, конечно отвечал ему: – Вот ты зубришь, мечтаешь сдать на «отлично», а сдашь максимум на «удов…». Я же читаю книгу, а завтра сдам все равно на «зачет». – После моих слов, Шудрик вскакивал, выбегал из комнаты, сильно я его бесил этим своим ответом. Затем одевался, брал учебники и кинув мне: – Я в библиотеку! Если кто спросит! – сказав, громко хлопая дверью с презрением кинув в мою сторону полный ненависти взгляд. Комплексуя в мою сторону, он не на шутку стал презирать меня. Дошло до того, что однажды он подставил возле моей кровати электроплитку с поврежденным нагревательным элементом, включенную в сеть, а сам ушел, надеясь, что меня убьёт током. Я заметил плитку, когда слез с постели, но никак не ожидал, что она под высоким напряжением и смело взял ее правой рукой, чтобы отодвинуть от кровати. В мгновение все замерло в глазах, остановилось время, я не понял, что произошло, рука сползла с поверхности плитки и все приняло прежний облик. Рука немного болела, удар током был очень сильным, но кратковременным, это спасло меня. Шудрик пришел спустя два часа, с волнением уставился в мою сторону, замерев у двери.