Путь полководца. Дилогия
Шрифт:
Вернулся он, значит, во второй раз, штаны спустил и на Елдера сверху помочился.
От такого паскудства Волосатый и вовсе озверел. Но яма глубокая. Как ни ярись, а наверх не выбраться.
Трель на него сверху поглядел, повеселился — и пошел прочь.
Но опять далеко не ушел. Когда, думает, у него еще раз такая возможность будет — над самим Елдером Волосатым поизгаляться. Вернулся трель, значит, в третий раз, встал у края ямы, думает: что бы еще такое сделать? А тут край осыпался — и наш трель прямо в яму
— Не убивай меня, господин! Хошь верь, хошь не верь, а я повиниться пришел!
Все захохотали.
— А вот такая история была, — сказал Лют, когда все отсмеялись. — Приходит один черниговец по имени Мал к князю и жалуется: я, говорит, двух печенегов в бою зарубил, но никто не называет меня: «Мал — губитель печенегов»; я сад посадил — лучший в деревне, но никто не называет меня: «Мал-садовник»; и дом у меня в деревне самый лучший, но никто не называет меня: «Мал-строитель».
Но стоило мне один-единственный раз спьяну поиметь козу...
— А вот я такую историю знаю... — начал Икмор, но в это время в зал вошли сразу четверо: Калокир, Бранеслав с Устахом и Свенельд. Святослав негромко хлопнул ладонью по подлокотнику, и Икмор умолк.
«Все в сборе, — сообразил Духарев. — Можно начинать».
— ... Гемейские перевалы надо закрыть, — решительно заявил Свенельд. — Я дам пять сотен гридней. Если каждый из воевод...
— Зачем их закрывать? — возразил Икмор. — Кого мы боимся? Пусть ромеи нас боятся! Они и боятся! Скажи, Тотош!
— Боятся, — подтвердил угр. — Мои люди ходили, всё видели. Там тройные заставы на всех караванных тропах.
— Перевалы надо держать! — настаивал Свенельд.
— А ты что скажешь? — Святослав повернулся к Калокиру.
Тот пожал плечами.
— Никифор не нападет, — сказал патрикий уверенно. — А если нападет, я об этом узнаю. У меня свои люди в столице.
— А если Никифор тайно соберет армию в другом месте? — предположил Лют.
— Это другое место называется Адрианополь, — насмешливо произнес Калокир.
— Почему ты так думаешь? — недовольно спросил Лют.
— Потому что этот город — самый удобный город в Восточной Фракии для того, чтобы собрать армию. А чтобы узнать, собирается ли войско, достаточно подкупить пару-тройку рыбаков на Эвре [41] . Когда вверх по реке пойдут из Эгейского моря суда с воинами и припасами, это никак не удастся удержать в тайне. Но я уверен: этого не будет. Кесарю Никифору теперь не до нас. Если мы сейчас поставим на гемейских перевалах крепкие заставы, в Константинополе могут подумать, будто мы готовимся к войне. И тогда...
41
Эвр — совр. р. Марица.
Внизу под окнами раздался
— Может, послать гридня? Узнать, чего шумят.
— Я схожу! — подал голос Мстиша Свенельдич, который давно уже ерзал на лавке: наскучило сиднем сидеть.
— Узнай, — разрешил Святослав. — Калокир, продолжай.
— Я всё сказал, — ответил патрикий.
— Свенельд?
— Не убедил, — отрезал князь-воевода. — Даже если Калокир ручается в расположении кесаря, всё равно следует помнить о вероломстве ромеев.
— Не веришь мне, князь? — Калокир даже обиделся.
— Не о тебе речь — о Никифоре, — оборвал его Святослав. — Тебе мы верим. Свенельд, говори.
— Заставы нужны! И надобно поставить там не булгар, а наших. Булгарам у меня веры нет. — Свенельд покосился на Духарева: не станет ли возражать? Все-таки булгарское ополчение — под его рукой. Сергей возражать не стал. Он был согласен со Свенедьдом.
— А коли Никифор обидится, — продолжал князь-воевода, — то ему всегда можно объяснить, что дружины на перевалах — для его же пользы. Чтоб печенеги, или еще кто, не ходили через перевалы грабить ромейские земли.
— Разумно, — согласился Святослав. — Икмор...
Но договорить он не успел. В зал вбежал Мстиша, за которым, отдуваясь, вприпрыжку поспешал некий очень толстый и, судя по одежке, очень важный человек. Впрочем, сейчас толстяк напрочь забыл о собственной важности.
— Великий князь! — воскликнул он с порога. — Беда! Печенеги...
— Кто таков? — строгим голосом оборвал его князь.
Вместо толстяка ответил Духарев:
— Это мой брат Мышата, княже.
Взгляд князя смягчился.
— Теперь признал, — сказал он. — Ну, говори, что за беду ты нам принес?
Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?
— Говори, брат, — ободрил его Духарев. — Князь тебя слушает.
— Беда, князь, — уже тише произнес Мышата. — Копченые Киев обложили.
Глаза князя сузились, на скулах вздулись желваки.
— Кто? — спросил он так же негромко.
— Хоревой. Большая орда хана Кайдумата.
— Быть не может! — воскликнул Икмор. — Его дочь — моя младшая жена. Кайдумат всеми богами клялся, что в мире жить будем! Не верю!
— А я верю, — подал голос Духарев. — Брату — верю. Копченым — нет. А дочерей у Кайдумата — десяток, не меньше.
— Больше, — буркнул Икмор. — Когда я жену себе выбирал, хан дюжины две девок вывел.
Святослав поднял руку — Икмор умолк.