Путь Шеннона
Шрифт:
Хотя она без конца повторяла одно и то же, рассказы ее не лишены были юмора – правда, несколько грубоватого, на мой вкус, – и пока еще не заставили меня ее возненавидеть. Она, пожалуй, несколько излишне увлекалась военной дисциплиной, но уж очень обезоруживающим был ее низкий грудной смех, и иногда она могла быть очень доброй. К сестрам, которые хорошо работали и не перечили ей, она в общем относилась доброжелательно и справедливо. Не один год она, не щадя усилий, добивалась – а это было отнюдь не легко, – чтобы Опекунский совет согласился улучшить условия труда и оплату ее персонала. В такой больнице, как Далнейрская,
Одной из ее слабостей было пристрастие к шашкам, и вечерами она нередко оказывала мне честь, приглашая к себе поиграть. Дело в том, что мой дедушка, великий мастер этого искусства, научил меня еще мальчишкой всем скрытым и дьявольским тонкостям «прохождения в дамки» и во время наших бесчисленных сражений за шашечной доской я воспринял от него все своеобразные хитрости, с помощью которых можно заманить противника в приготовленную для него западню. При первой же нашей игре с начальницей я уже через тридцать секунд понял, что ей далеко до меня и мне придется порядком поломать голову, чтобы проиграть ей. И все-таки, действуя разумно и дипломатично, я неизменно проигрывал – к ее величайшему восторгу. Одержав надо мной верх, она с довольным видом откидывалась на спинку кресла и подтрунивала надо мной, ликуя, что я не могу с ней справиться, – при этом она неизменно рассказывала мне в назидание о своей исторической игре с полковником Сатлером во время эпидемии холеры в Богре в 1902 году.
Трудно было устоять от соблазна обыграть ее, однако я никогда не забывал о той цели, которую перед собой поставил, и с похвальной выдержкой проигрывал. Но однажды вечером она хватила через край и ее насмешки больно задели меня.
– Вот несчастный! – издевалась она. – Да где же у вас голова? Просто удивительно, как это вы сумели получить диплом! Придется давать вам уроки. Я вам когда-нибудь рассказывала, как мы играли с…
– Я уже скоро буду знать эту историю наизусть, – отрезал я. – Расставляйте шашки.
Она расставила, трясясь от смеха и наслаждаясь тем, что сумела допечь меня. Игра началась, и я за пять ходов прошел в дамки и «съел» все ее шашки.
– Вот так повезло! – воскликнула она, с трудом веря своим глазам. – Давайте сыграем еще.
– Непременно.
На сей раз она играла более осторожно, но о выигрыше не могло быть и речи. Дважды я ей отдал по шашке и забрал взамен по три, а через четыре минуты она была бита.
Воцарилось напряженное молчание. Лицо ее побагровело. И все-таки она считала, что обязана своим вторичным поражением только какой-то невероятной случайности.
– Нет уж, я не дам вам уйти с победой. Сыграем еще.
Тут мне надо было бы проявить осмотрительность, но уж слишком больно задел меня ее злой язык. Кроме того, эти частые сиденья за шашками отнимали у меня время, отведенное для работы в лаборатории, и мне хотелось положить им конец. Применив двойное начало, разработанное старым Дэнди Гау, я пожертвовал ей одну за другой четыре шашки, а затем двумя хитроумными ходами забрал у нее все.
Победоносная улыбка, появившаяся было на ее лице, превратилась в злобную гримасу, вены на шее и на лбу вздулись. Она захлопнула доску и с грохотом смахнула шашки в коробочку.
– На сегодняшний вечер хватит. Благодарю вас, доктор.
Уже жалея о том, что я наделал, я примирительно улыбнулся:
– Просто удивительно, как иногда поворачивается игра.
– Совершенно удивительно, – сухо согласилась она. – Вы, оказывается, вовсе не так просты, как кажетесь.
– Но не всегда же мне будет так чертовски везти. Я уверен, что в следующий раз вы выиграете.
Не в силах сдержать досаду, она поднялась.
– Да за кого вы меня принимаете? Что я, круглая дура, что ли?
– Ну что вы, госпожа начальница!
Усилием воли она взяла себя в руки.
– В таком случае закройте дверь с той стороны.
Очутившись у себя в комнате, я понял, что напрасно задел ее; засунув руки в карманы, я стоял и мрачно глядел в окно, больше злясь на себя, чем на мисс Траджен.
В эту минуту я услышал тарахтенье и частые выхлопы; из-за поворота дорожки показался красный мотоцикл и остановился под моим окном. Мотоциклист был без шапки; поставив тяжелую машину на подпорки, он снял очки, и я, вздрогнув от удивления, узнал его. Это был Люк Лоу.
Я открыл окно.
– Эй, Люк, здравствуй!
– И вы здравствуйте.
Его веселая улыбка рассеяла мои дурные предчувствия; он вошел в комнату – просто перемахнул через подоконник – и, сняв свои длинные кожаные перчатки, пожал мне руку.
– Я привез вам мотоцикл, – объявил он и, заметив мое удивление, добавил: – Помните? Я ведь говорил, что могу дать вам его на время.
– А разве он тебе не нужен?
– Нет. – Он тряхнул головой. – Во всяком случае, в ближайшие несколько недель не потребуется. Я уезжаю в Ньюкасл. Буду изучать, как в Тайновских пекарнях пекут хлеб из муки крупного помола. Отец знаком с тамошним управляющим.
Я никак не ожидал такой любезности, и мне было неловко соглашаться, но Люк с самым естественным видом отмел все мои возражения и, сев в кресло, вытянул ноги, взял у меня сигарету и закурил.
– Вашему покорному слуге не разрешают курить. – Он усмехнулся. – Но я люблю подымить и всегда пользуюсь случаем, если знаю, что родичи не унюхают. Вы и представить себе не можете, какая это каторга, когда тебе все на свете запрещено. А я хочу жить, как другие парни. – Он с бунтарским и в то же время комическим видом выдохнул дым через нос. – Эх, как бы мне хотелось заниматься делом, которое мне по душе! Кому охота быть подручным у пекаря? Мука крупного помола! Тьфу! Новинка двадцатилетней давности! А мне охота возиться с машинами, мотоциклами и автомобилями, иметь свой заводик. Я в этих делах кое-что понимаю: могу и починить и наладить. Эх, если б я мог усовершенствовать наше предприятие: установить механические мешалки… электрическую печь…
– Ты это и сделаешь… со временем.
– Ох, – вздохнул он, – может быть.
Мне ясно было, что, несмотря на свою молодость и добродушие, он начинает злиться на родителей за то, что они кое в чем ограничивают его, и хочет жить по-своему.
Помолчав немного, он посмотрел на меня – не то чтобы с укором, но с некоторым замешательством: в душе-то он, мол, осуждает глупость и слабость женского пола, но все-таки вынужден говорить на такую тему.
– Дела у нас дома неважные. Я про Джин, конечно…