Путь солдата
Шрифт:
Когда обстрел кончился, я поднялся и побежал на НП. Откуда силы взялись! Наверно, только на войне да в минуты крайних напряжений человек понимает, что его силы во много раз больше тех, на которые он привык рассчитывать в своей обыденной жизни!
Основные цели на немецкой передовой я успел пристрелять вечером. По координатам, присланным из штаба, подготовил данные для стрельбы по немецким батареям. Гитлеровцы ответили минометным огнем по передовой, не причинившим нам вреда: наш НП они не сумели обнаружить.
К ночи у меня все было готово к началу артподготовки. Теперь – отдохнуть…
Рано утром заговорили "катюши". Их голос был условным сигналом для всех батарей
– Батарея, цель номер один, двадцать снарядов на орудие, беглый огонь!
Засвистели снаряды. Немецкая передовая покрылась взрывами. В такт им часто-часто задрожала земля.
– Батарея, цель номер два, двадцать снарядов на орудие, залпами, огонь!
Взрывы заслонили пулеметное гнездо во вражеской траншее. Снаряды продолжали молотить по нему.
Загрохотало кругом. Обстрел нарастал с каждой минутой. Мощно колебали воздух долетающие до нас звуки выстрелов сотен орудий. "Вот она, расплата! Это за Леву! За мать с полузамерзшими на болоте детьми и сожженные белорусские и тифозные курские деревни! За окровавленные настилы болота Сучан! За безвременно состарившуюся женщину, так неистово целовавшую мои солдатские сапоги! За страдания отца, матери, Лели!" Скоро стрелковые полки пойдут в наступление. Я перенес огонь вглубь, чтобы парализовать артиллерийские и минометные позиции противостоящих немецких батарей. Почему-то вспомнился вдруг 1941 год, элеватор под Калининой, ясно видимые вспышки выстрелов немецких минометов и наши – молчащие пушки. А теперь все было наоборот! Пришел на нашу улицу праздник!
– Огонь! Огонь! Огонь!
Вражеский снаряд рявкнул неподалеку, один из осколков врезался в бруствер окопа, словно напоминая, что война еще не кончилась…
До Риги мы не дошли всего несколько километров. Наш дивизион уже вел огонь по восточной окраине Риги, когда его сняли с фронта. Дивизию передали в состав Краснознаменного Балтийского флота переименовав ее в дивизию морской пехоты. Нас отправляли в капитулировавшую Финляндию, в Порккала-Удд.
6 ноября мы начали грузиться на морские баржи в Ленинграде. Меня словно магнитом потянуло в дорогой город. Трамваи уже ходили. Я поехал на Васильевский остров. На многих зданиях виднелись следы артиллерийского обстрела. Фронтон Горного института оказался разрушенным, но институт работал. Студенты и преподаватели были в эвакуации и лишь недавно возвратились. Я нашел девушек из моей группы. Они уже кончали институт…
Годы войны вытеснили из памяти дни совместной двухмесячной учебы – мы не помнили друг друга…
На обратной дороге заглянул в адресный стол на Невском. Я знал, что Зои нет в Ленинграде. Но мне дали ее адрес. Почти бегом несся к Зонному дому! Неужели увижу ее? Но меня ждало полное разочарование. В доме расположилось какое-то учреждение. Зашел к дворнику – узнать, была ли Зоя в Ленинграде. Седая женщина – та самая, что когда-то так напугала Палю словами о войне, – приняла меня необыкновенно радушно. Зои нет, сказала, но все, что осталось в ее комнате, сохранилось. Женщина, пережившая страшную блокаду и живущая на скудном пайке военного времени, ответив на мой вопрос, стала говорить со мной не о тяжестях блокады, не о перенесенных страданиях и своей нелегкой жизни, а о наших наступлениях на фронте, о скорой победе, о будущем Ленинграда! Образ этой простой мужественной труженицы, не павшей духом, несмотря на все тяжелые испытания, сохранился в моей памяти как символ героизма ленинградцев.
На Суворовском проспекте, как и прежде, работало фотоателье. Не утерпел, зашел. Ателье делало только "пятиминутки" размером 3X4
На первой – я с сержантскими знаками отличия, как и полагается командиру отделения; на второй, на моих погонах три звездочки – я уже старший лейтенант, командир артиллерийской батареи. У сержанта лицо совсем мальчишеское, улыбчивое, беззаботное и счастливое. У командира батареи – с серьезным взглядом, без смешинки, лицо взрослого человека. В боях под Ригой мне попалась книга. Эпиграф к ней врезался в память: "Война есть война, с полей смерти не возвращаются помолодевшими…" Лучше не скажешь…
На Балтике штормило. Даже кое-кто из моряков не выдерживал и "травил" вовсю. Мне было тошно, но терпимо. В Хельсинки выгрузка. Дивизия выстроилась колонной и без единой остановки прошла город. Вот мы и оказались на Порккала-Удд. Кто-то сказал нам, что это финский Крым. Может, летом это и так. Но в начале зимы погода стояла отвратительная – снег и дождь. Мы построили большие бараки в лесу.
В моей тетради, сшитой из нарезанных листами обоев, в которой я решал задачи по стрельбе на офицерских занятиях и которая у меня сохранилась до сих пор, нашел такую запись: "Был на полковом партийном собрании. Оказывается, когда полк впервые вступил в бой, его партийная организация имела 45 коммунистов и 26 кандидатов в члены партии. К концу боев в полку стало 598 коммунистов и 88 кандидатов. Из 950 орденов и медалей, которыми были награждены солдаты и офицеры полка, более 700 носили коммунисты". Лучшие бойцы и командиры в моей батарее были коммунистами. Получая приказ для батареи, я ставил задачу всем и отдельно коммунистам. И твердо был уверен: они не подведут!
…Напряжение, связанное с боевыми действиями, спало. Стали вылезать "болячки", на которые раньше не обращал внимания. Опять начались боли под лопаткой. Если куда вызывали, старался ездить на лошади. Решил пойти в санбат. Сказали: у вас тяжелая болезнь сердца, ложитесь в госпиталь. На нашей базе, оказывается, был первоклассный военно-морской госпиталь. Пролежал в нем недели три. За несколько дней до выписки вечером стала пухнуть правая часть лица. За ночь я распух до неузнаваемости. Доктор, осмотревший меня, пошутил:
– Ну, молодой человек, оскандалились,- заболели детской болезнью,- свинкой.
Я сказал доктору, что у меня в этой части лица могут быть осколки. Он послал меня на рентген. Я оказался прав: немного ниже правого виска сидели три небольших осколка. Доктор, посмотрев снимок, решил подождать день-два. Если опухоль спадет, то ничего делать не надо. Через три дня опухоль прошла. После выписки меня послали в Дом отдыха Балтфлота. На прощанье лечивший меня доктор пошутил:
– Жить с вашими нервами можно. Но "дубом" вы уже не будете.