Путь святого
Шрифт:
Через три дня после отъезда отца Ноэль объявила, что хочет поработать в поле. Джордж сразу же запретил ей это.
– Ты еще недостаточно окрепла, моя дорогая. Подожди, пока начнется уборка урожая. Тогда ты сможешь помочь на здешней ферме. Если только это не повредит тебе.
Но погода была дождливая, и уборка урожая задерживалась; Ноэль ничего не оставалось, как ухаживать за ребенком, хотя за ним прекрасно ухаживала нянька; мечтать и грезить, от случая к случаю приготовлять яичницу или делать какую-нибудь домашнюю работу - только для очистки совести. Грэтиана и Джордж на целый день уходили в госпиталь, и она подолгу оставалась одна. Несколько раз по вечерам Грэтиана пыталась поговорить с ней, узнать, что у нее на уме. Дважды она упоминала о Лиле. В первый раз Ноэль сказала только: "Да, Лила молодчина". Во второй раз она ответила: "Я не хочу думать о ней".
Однажды, собравшись с духом, Грэтиана спросила:
– Не кажется ли тебе странным, что капитана Форта не слышно и не видно с того дня, как он сюда приезжал?
Ноэль ответила самым спокойным голосом:
– А что тут странного? Ведь ему же сказано, что его здесь не любят.
– Кто ему сказал это?
– Я передала ему, что папа его не любит; но думаю, что сам папа высказал ему и кое-что более резкое.
– Она слегка усмехнулась и потом мягко добавила: - Папа - прелесть, правда?
– То есть?
– Он всегда заставляет тебя делать не то, что ты хочешь. Если бы он не запретил мне выйти замуж за Сирила, этого не произошло бы, вот в чем дело! Тогда это меня страшно раздосадовало.
Грэтиана смотрела на нее, пораженная тем, как хорошо Нолли разбирается в самой себе.
К концу августа пришло письмо от Форта.
"Дорогая миссис Лэрд,
Вам, конечно, все известно, - кроме того, что для меня всего важнее. Я не могу дальше жить, не зная, есть ли у меня какая-либо надежда в отношении вашей сестры. Ваш отец не желает, чтобы между нею и мною было что-либо общее, но я сказал ему, что не могу и не хочу давать ему обещание не спрашивать ее об этом. В конце месяца у меня будет отпуск, и я собираюсь приехать к вам, чтобы попытать счастья. Для меня это гораздо важнее, чем вы можете себе представить.
Остаюсь, уважаемая миссис Лэрд,
вашим верным слугой.
Джеймс Форт".
Она обсудила письмо с Джорджем, и тот дал следующий совет:
– Ответь на письмо вежливо, но ничего не обещай; и - ни слова Нолли. Я думаю, если они поженятся, - это будет хорошо. Конечно, это не совсем то ведь он вдвое старше ее. Зато он настоящий человек, хоть и не хватает звезд с неба!
Грэтиана ответила как-то угрюмо:
– Я всегда желала для Нолли самой лучшей партии!
Джордж поднял на нее свои серые, стального оттенка глаза и посмотрел так, точно перед ним был пациент, которого он должен оперировать.
– Это верно, - сказал он.
– Но ты не должна забывать, Грэйси, что из лебедя, каким была Нолли, она превратилась в гадкого утенка. В глазах общества она обесценена по крайней мере на пятьдесят процентов. Надо смотреть правде в глаза.
– Отец категорически против этого брака.
Джордж усмехнулся, у него чуть не вырвалось: "Потому-то я и считаю, что это будет хорошо". Но он удержался и не сказал этого.
– Я согласен, что раз отца здесь нет, мы не должны проявлять инициативы. Да и Нолли знает, каково его желание, и решать придется ей, а не кому-либо другому. В конце концов она уже не ребенок.
Грэтиана последовала совету Джорджа. Но написать вежливое письмо и при этом ничего не сказать стоило ей целой бессонной ночи и трех или четырех часов занятий каллиграфией. Она была очень добросовестна. Зная о предстоящем визите, она с еще большей тревогой наблюдала за сестрой; настроение Ноэль и образ ее мыслей стали чуть-чуть более ясны Грэтиане после того, как сестра показала ей письмо от Тэрзы - тетка приглашала ее в Кестрель. Под письмом был постскриптум, приписанный рукой дяди Боба:
"Мы превратились в пару ископаемых; Ева снова уехала и покинула нас. Нам ужасно не хватает тебя и малыша. Приезжай, Нолли, будь умницей!"
– Тетя и дядя - просто прелесть, - сказала Ноэль, - но я не поеду. Мне как-то очень беспокойно с тех пор, как уехал папа. Ты даже не знаешь, до чего беспокойно. Эти дожди вызывают во мне желание умереть.
На следующий день погода улучшилась, и в конце недели началась уборка урожая. Ноэль повезло: у фермера сломалась сноповязалка, починить ее не удалось, и он был рад каждому вязальщику. В первый день работы в поле ее руки покрылись волдырями, шея и лицо обгорели, каждая косточка и каждый мускул ныли от боли; но то был самый счастливый день за долгие недели, быть может, самый счастливый с той ночи, когда она расставалась с Сирилом Морлендом год тому назад. Вечером она приняла ванну и тут же легла. Лежа в постели, она грызла шоколад, курила и, погрузившись в дремотное блаженство, чувствовала, как проходит усталость и утихает тревога. Следя за дымком сигареты, кольцами подымавшимся в луче закатного солнца, падавшем из окна, она размышляла: "Вот бы уставать так каждый день! Тогда все было бы хорошо, тогда я знала бы, чего хочу, пропало бы ощущение, что надо мной захлопнулась крышка западни, в которую я попала, что я ослепленная пчела, которая бьется под перевернутым бокалом; пропало бы ощущение, что я наполовину жива, наполовину мертва, что у меня сломано крыло и я могу только взлететь, а потом все равно упаду на землю".
В эту ночь она спала как убитая. Но следующий день был истинной мукой, и на третий тоже не стало легче. Однако к концу недели у нее уже не так ломило тело.
В субботу был великолепный, безоблачный день. Поле, на котором она работала, тянулось по отлогому склону. Это было последнее поле, которое надо было убрать, здесь плотной стеной стояла золотая пшеница, с полными, налитыми колосьями... Ноэль уже привыкла к большим снопам, и жгуты в ее руках так и мелькали. Чувство новизны прошло - теперь это была автоматическая работа, которую она делала как бы во сне; она занимала свое место в ряду, прислушиваясь к свистящему звуку жнейки и к голосу возницы, понукавшего лошадей на поворотах, и радовалась маленьким перерывам, когда можно было выпрямить на минуту спину, отмахнуться от мух или пососать палец, уколотый острым кончиком пшеничного колоса. Так проходили часы, на жаре и в усталости, но она радовалась тому, что делает доброе дело и работа явно идет к концу. Постепенно несжатая полоса становилась все уже и уже, а солнце медленно клонилось к горизонту.
Когда сделали перерыв для чаепития, Ноэль вместо того, чтобы, как всегда, бежать домой, выпила холодного чая из принесенной с собой фляжки, съела булочку, кусочек шоколада и растянулась в тени живой изгороди. Она все время держалась в стороне от остальных жнецов, сидевших сейчас возле чайников, которые принесла на поле жена фермера. Она уже привыкла избегать людей. Должно быть, они все знают о ней или скоро узнают, дай только им повод. Она никогда не забывала о среднем пальце, на котором не было обручального кольца, и ей казалось, что глаза всех прикованы к нему. Она лежала в траве, попыхивала сигаретой и наблюдала за жуком, пока к ней не подошла овчарка, бродившая вокруг в поисках объедков; она скормила собаке вторую булочку. Покончив с булочкой, пес попытался проглотить жука, и Ноэль, зная, что ей нечем больше покормить собаку, прикрикнула на нее и прогнала. Погасив сигарету о землю, Ноэль оглянулась. Возница уже забрался на свое сиденье, рядом устраивался его помощник, который должен был подгребать колосья. Уить-уить!
– снова засвистела жнейка. Ноэль встала, потянулась и заняла свое место в ряду. К вечеру поле будет убрано - впереди чудесный отдых, целое воскресенье! К семи часам осталась несжатой только узенькая полоска - не больше двадцати ярдов шириной. Но эти последние полчаса всегда особенно пугали Ноэль. Сегодня было еще хуже, чем обычно: у фермера кончились патроны, и кроликов приходилось отгонять палками и напускать на них собак. Кролики поедали зерно, и их надо было убивать. Кроме того, они годились в пищу и стоили по два шиллинга за штуку; Ноэль все это знала; но она не могла видеть, как маленькие создания крадутся и'мечутся, напуганные криками, как на них бросаются огромные собаки, как мальчишки убивают их и потом тащат мягкие серые тельца вниз головами, мертвые и беспомощные, каждый раз она чувствовала себя больной. Она стояла тихо, стараясь ничего не видеть и не слышать; неподалеку от нее крался кролик, приникая к земле, испуганно поглядывая по сторонам. "Ах, - подумала она, - иди сюда, дурачок! Я тебя выпущу, неужели ты не понимаешь? Для тебя это - единственное спасение. Иди же!" Но кролик жался к земле и робко высовывал из пшеницы маленькую головку с прижатыми ушами. Он словно пытался понять - похоже ли на остальных людей это огромное существо, что стоит перед ним. "Ну, конечно, он не выбежит, пока я смотрю на него", - подумала Ноэль и отвернулась. Уголком глаза она заметила какого-то человека, стоявшего в нескольких шагах от нее. В это мгновение кролик выскочил. Теперь человек закричит и спугнет его. Но он не закричал, и кролик прошмыгнул мимо и скрылся за живой изгородью. Она услышала крики на другом конце ряда и увидела, как промчалась собака. Поздно! Ура! И, хлопнув в ладоши, она взглянула на незнакомца. Перед ней стоял Форт. Она смотрела, как он приближается к ней, с каким-то смешанным чувством изумления, удовольствия, скрытого волнения.
– Мне так хотелось, чтобы этот кролик спасся, - вздохнула она.
– Я все время наблюдала за ним. Спасибо!
Он посмотрел на нее.
– О боже!
– только и произнес он.
Ноэль заслонила руками щеки.
– Да, да... У меня очень красный нос?
– Нет. Вы прелестны, как Руфь, если она была прелестна.
Уить-уить! Жнейка прошла мимо. Ноэль двинулась к своему месту в ряду, но он схватил ее за руку и сказал;
– Нет, позвольте мне доделать то, что осталось. Я не был в поле с начала войны. А вы разговаривайте со мной, пока я буду вязать снопы.