Путь Святозара. Том первый
Шрифт:
Густой, плотный, словно стена, туман поплыл пред глазами юноши, на тело навалилась такая слабость, и, его вроде как качнуло взад– вперед. А потом нежданно кто-то сильно потряс Керка за плечо, дунул в лицо и туго надавил на грудь. Послышались тихие причитания:
– Хозяин, хозяин проснись, проснись, пробудись…
Керк резво открыл глаза, и увидел перед собой доброжила. Дух стоял на груди юноши, лихорадочно мотылял руками и словно утаптывал место под собой.
– Пробудись, пробудись хозяин, – шептал старичок, а юноша меж там сызнова сомкнул отяжелевшие веки.
Преодолевая сон Керк, живо сел, и также стремительно открыл глаза, доброжил тотчас кубарем скатился с его груди на колени.
– О, прости, доброжил, – заспанным голосом молвил сын правителя и перекошено зевнул. – Я не хотел тебя обидеть. Просто не могу глаза разлепить.
Кряхтя, старичок поднялся на ноги, и его маленькое волосатое лицо оказалось как раз напротив лица Керка. Юноша заглянув в черные глаза духа, и увидел там беду.
– Что, что случилось, добрый хозяин дома, доброжил? – испуганно воскликнул он.
– Беда, беда, хозяин, – спрыгивая с колен, запричитал домовой. – Одевайся скорей и беги…беги к сестре Малуше, ей очень плохо.
Керк, услышав ту страшную весть, немедля соскочил с кровати, и порывисто принявшись одеваться, дрогнувшим голосом вопросил:
– Как же плохо?… Почему же няньки не пришли?… Ведь я их предупредил…
– А что няньки? – шептал старичок, да развел махонисто свои короткие ручки. – Они, что… Им правительница запретила к тебе ходить.
Керк подбежал к стене, снял оттуда факел и, от еще недогоревшей свечи, попытался зажечь его. Но свеча, лишь до нее дотронулся черное навершие факела, потухла. В темноте юноша усиленно пытался вспомнить присуху, которую говорил отец, разжигая свечи в светлой комнате. Но на помощь ему пришел домовой, он вдруг раскрыл свою ладошку, и на ее волосатой поверхности заплясали языки пламени, опочивальня ярко осветилась. Юноша спешно подскочил к ложу и пронзительно глянул на доброжила, испрашивая разрешения, и домовой, улыбнувшись, в знак согласия кивнул головой. Факел мгновенно вспыхнул, а Керк выскочив из покоев, что есть мочи побежал по коридорам и лестницам к опочивальне Малуши.
Дверь в покои сестры была открыта, и в коридоре, и в самой опочивальне горели свечи. Не добежав немножко до комнаты, сын правителя перешел на шаг, и надрывно несколько раз выдохнул, стараясь отдышаться. А когда оказался в дверях в опочивальню девочки, уже сладил с беспокойным дыханием.
У ложа Малуши суетились Бажена и Рада, они вскрикнули при виде Керка и, радостно всплеснув руками, кинулись к нему. Но он, не говоря не слова, указал им на дверь, няни также молча, вышли, из покоев сестры, притворив створку за собой. Керк подошел к ложу девочки и посмотрел на нее, та лежала с раскинутыми в разные стороны волосиками, ручками да ножками и тяжело дышала. Юноша протянул дрожащую от беспокойства руку и притронулся к Малуше, та была горяча… да не просто горяча, а будто объята нестерпимым жаром. Девочка тихонько постанывала во сне, ее тонкие веки слегка трепетали, ручки и ножки судорожно вздрагивали. Затушив и вставив факел в укрепление в стене, Керк медленно опустился на край ложа. Убрал волосики с лица девочки, и, взяв ее ручки в свои, весь ушел в себя. Такой заговор он проводил впервые, и надо было успокоить дыхание, собраться с мыслями и вложить в них живое слово, чтобы помочь Малуше.
Через некоторое время Керк зашептал: «Как от бел-горюч камня, из–под камня камней Алатырь-камня, да по всей Мать–Сыра–Земле побегут воды светлые, воды чистые, воды живительные. Подымусь поутру, по утренней Заре, когда выкатит Хорс–красно солнышко из-под синего неба. Поклонюсь я в пояс Богу Солнца, поклонюсь я в пояс Мать–Сыра–Земле, поклонюсь я в пояс Алатырь–камню. Дай ты мне, отец всех камней Алатырь–камень, живой воды. Дай ты мне, Мать–Сыра–Земля, да сырой земли. Дай ты мне, Хорс–красно солнышко, да света светлого да лика ясного. Да умою теми водами я младенца Малушу. Да утру сырой землей я младенца Малушу. До окачу светом светлым, да ликом ясным я младенца Малушу. И спадет тотчас и боль, и невзгода, и жар, и ломота. И спадет и пройдет. Заговариваю я, Керк, сим твердым моим заговором младенца Малушу, дочь Ярила и Долы. И мой заговор крепок, как сам камень–Алатырь. И слово мое верно!»
Когда Керк произнес последнее слово, дыхание Малуши немного выровнялось, пот проступил на лобике. Взяв с маленького столика, притулившегося к ложу, полотенце, юноша бережно утер сестренку, да вновь потрогал ее лобик. Тот был еще горяч, а, значит, заговор не сработал в полной мере. Керк понимал, что в этом виноват он, ведь он так сильно волновался, у него так дрожал голос, и не мудрено, что заговор не подействовал.
Поднявшись с ложа, сын правителя прошелся по опочивальне взад-вперед, понимая главное, что только человеку с сильной волей удастся использовать заговор по назначению. И опять вспомнил слова отца: «Сила заговора в том, чтобы сделать живой эту мысль». Керк приблизился к ложу Малуши и сызнова присел подле сестренки. Он ласково посмотрел ей в лицо и почувствовал такую нежность и умиление, что слова заговора сами вырвались из уст: «Как от бел-горюч камня…. И слово мое верно!» – закончил он. И в тот же миг, как сказал он последние слова, жар спал, дыхание выровнялось, сестренка открыла глазки и, приветливо глянув на брата, сказала:
– Блатик, ты пришел… а-а, – зевнула Малуша, повернулась на бочок и добавила. – Спой мне песенку.
Керк широко улыбнулся да обрадовался, и тому, что жар спал, и тому, что непосредственное дитя просит его спеть песенку, он поморщил лоб, вспоминая колыбельные песенки, какие пела тетя Ждана, а после затянул вполголоса:
– А баиньки – баиньки,
В огороде заиньки,
Зайки травушку едят,
Малуше спаточки велят.
Керк припомнил еще парочку таких же песенок, а когда допел последнюю, сестренка спала крепким, здоровым сном. Он поднялся с ложа, стараясь не шуметь подошел к стене, и, взяв из укрепления факел, наконец-то, вспомнил присуху для разжигания огня, да тут же ее опробовал: «А возьму я искру да золотую от Семаргла – Бога Огня, а взмахну я ей, да покатятся из нее искры падучие, да как по взгляду Бога Огня разгорается огонь, так падут искры на этот факел, и вспыхнет он ярким светлым светом. Да так и будет». Да так и стало, запылал факел светом, а Керк обрадовано засмеялся и пошел из Малушиной опочивальни.
За дверями его ждали няни: Рада и Бажена, они с надеждой глянули на довольно улыбающегося сына правителя и кинулись к ложу Малуши. Керк остановил рукой Раду, глянул в ее доброе, заботливое лицо и спросил в полголоса:
– Почему за мной не послали?
На глаза Рады накатились слезы, она всхлипнула и опустила голову, да тихо добавила:
– Правительница не велела.
– А если бы Малуша, – Керк осекся и, не договорив, грозно посмотрел на Раду.
Та, поняв не договоренное, в страхе замотала головой, и чуть слышно туго дохнула, принявшись утирать выступившие на глаза слезы.
– Правитель Ярил оставил меня за старшего именно потому, что я владею магией, – пояснил Керк. – И жизнь Малуши дороже страха. Если правительница узнает, что я был здесь ночью, скажешь ей, что меня предупредил доброжил, – он немного подумал, и, вздохнув, заметил, – не делайте больше так, Рада, – и пошел по коридору к себе в опочивальню.
Этой ночью Керку так и не удалось хорошо поспать, потому что, придя в свои покои, он застал там доброжила. Тот сидел на его ложе и ласково поглаживал свою лохматую шапку, которую пристроил на колени. Войдя в опочивальню, сын правителя, неспешно прикрыл за собой дверь, и в знак приветствия низко поклонился доброжилу.
– Добрый дедушка домовой, хозяин, доброжил, незримый хранитель домашнего очага и помощник хозяев, – с должным почтением молвил юноша. – Благодарю тебя за твою бескорыстную помощь, за спасение жизни сестры моей Малуши.
Доброжил поднялся на ножки, поклонился в ответ сыну правителя и не менее почтительно сказал:
– О, добрый хозяин, не я, а ты спас сестру свою Малушу.
Керк устало приблизился к ложу и не сводя взору с добродушного лица домового, произнес:
– Ах, доброжил, чтобы стоил мой заговор, если бы ты вовремя не пришел и не разбудил меня. Ведь няньки бы так и не пришли. Они бояться повелительницы, – он немного помолчал, провел ладонью по лицу, точно стараясь смахнуть оттуда одолевающий его сон и досказал, – не понимаю, чего она добивается.