Путь тени
Шрифт:
"Неужто госпожа Гештинанна хочет, чтобы новую легенду, даже более того – первую истинную легенду нового времени – рассказала эта девчонка, которая и писать-то как следует не умеет!" – это было просто невозможно, нереально…
"Доверить ей это великое дело…?!" – нет, Евсей не мог даже думать об этой нелепице серьезно. И если бы эта мысль не соседствовала в его голове с памятью о просьбе, с которой он обратился к госпоже Гештинанне, он бы, наверно, уже рассмеялся –
– Дядя Евсей, я… – а тут еще Мати подливала огня в лампу. – Я… – несмотря на полученное разрешение, она продолжала, вопреки собственному обыкновению, мяться, переступая с ноги на ногу, возле отдернутого полога.
– Давай, давай быстрее, не напускай холод! – прикрикнул на нее летописец, злясь не столько на племянницу, сколько на самого себя. Этот его голос, который словно уже не принадлежал ему, звучал слишком высоко и норовил дрогнуть от волнения именно в тот момент, когда ему надлежало быть твердым и убедительным.
"Словно я разучился говорить!" – его просто передернуло: не хватало еще показать свою беспомощность и растерянность девочке!
– Я… Мне… В караване говорят, что произошло новое чудо, и… И я подумала, что, может быть, понадоблюсь тебе…
– Понадобишься? Зачем?
– Ну… Не знаю… Зачем-нибудь…
Хотя Мати и забралась в повозку, но так и осталась сидеть с краю, возле самого полога.
– Ты что, боишься меня? – неожиданный, непонятный вопрос дяди заставил ее вздрогнуть.
– Нет, я…
– Что же тогда сидишь в стороне? Признайся, ты боишься!
– Дядя Евсей…
– Не ври мне!
– Я… – девушка сжалась, втянув голову в плечи. – Я не вру, – взглянув на него глазами, похожими на те, что были у побитой собаки, тихо проговорила она.
"Зачем ты так?! – кричала ее душа. – Я ведь ничего тебе не сделала! Я… Ты же знаешь, как относится к обману Шамаш!" Да уж, обвинение во лжи считалось в караване самым страшным, даже страшнее подозрения в трусости.
Но Евсей сперва сказал и только потом задумался, а, задумавшись, пожалел о сорвавшемся слове. Прежде он никогда бы не позволил себе ничего подобного.
Потому что не стал бы спешить с выводами, а, промедлив мгновение, понял, что малышка не заслужила не то что обвинения, но даже упрека. Ведь чудо всегда пугает.
"Великие боги, да я сейчас напуган, наверное, больше, чем кто-то другой! Больше, чем все остальные вместе взятые! Но не хочу в этом признаться, и вру… вру… всем, и, прежде всего – самому себе!" Евсей нахмурился. Он уже хотел сказать: "Прости…", но вместо этого губы упрямо скривились:
– Зачем ты пришла? Взглянуть на меня, да? На такую диковинку… – не дав девушке оправиться от одного обвинения, дядя обрушился на нее с другим, не менее суровым и жестоким. Чтоб через мгновение пожалеть и об этом.
"Я веду себя как мальчишка!" – в его груди нарастал гнев, рука, сжавшись в кулак, рассекла воздух, с гулким хлопком опустилась на прокрытое одеялами деревянное днище повозки. При этом, сам не зная как, он задел чернильницу. И та, сорвавшись с крышки сундука, полетела вниз. Она начала переворачиваться. Еще миг – и чернила выплеснутся…
Все это происходило прямо на глазах Евсея, и происходило так медленно, словно время задержало свой бег специально для того, чтобы он мог прервать падение. Но караванщик, застыв на месте словно ледяная статуя, и рукой не шевельнул.
– Дядя! – подскочив к нему, Мати в последний момент все-таки поймала чернильницу, которая, однако, уже успела потерять немалую часть краски, запятнавшей одеяла, руку девушки, рукава ее шубки.
– Прости, я… – пробормотал помощник хозяина каравана, медленно приходя в себя.
Он мотнул головой, прогоняя неясную мглистую дымку оцепенения, которая заволокла его сознание, снегом забила голову. – Когда чудо происходит с другим – это одно, но когда что-то такое случается с тобой… – он сжал губы в тонкие белые нити, громко выдул воздух через нос.
– Да, это… странное чувство, противоречивое, – Мати не просто делала вид, что понимает его – так оно и было на самом деле. Ведь с ней не раз происходило подобное. Во всяком случае, она знала, как тяжело в подобный миг быть одной, и искренне хотела помочь дяде, поддержать его.
– Прости меня, милая, я наговорил много глупостей и грубостей. И вообще, был несправедлив к тебе…-Евсею пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти простые слова.
– Я понимаю…-она, наконец, осмелилась поднять голову, бросила опасливо-осторожный взгляд на дядю… И застыла с открытым ртом.
Нет, конечно, Мати знала, что увидит. И все равно она растерялась. Тот человек, с которым она говорила и чей голос, пусть и изменившийся, казался ей знакомым, был не просто молод – очень молод.
"Да он не старше Ри! – подумала она, а затем поспешно поправила себя: – Выглядит не старше! Ведь на самом деле он мой дядя, чья жизнь в два раза длиннее моей".
Ей хотелось повнимательнее рассмотреть его, но в отблесках огненной воды это было трудно сделать. Да и неприлично, неправильно – вот так разглядывать человека, тем более – знакомого, родного.
– Ты так изменился, дядя Евсей… – проговорила она, отводя взгляд в сторону.
Евсей несколько мгновений молчал. Раздумывая, он смотрел на Мати. А потом спросил: