Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Шрифт:
— Можешь не стараться. У меня есть правило: девчонки идут в бой только тогда, когда другого выхода просто нет.
Зорина медленно подняла на меня глаза и свела брови — красивые, длинные и тёмные:
— Что? — прищурила она один глаз. — А ты знаешь, как я стреляю?
— Наверное, хорошо, — я пожал плечами. — Но это ничего не меняет.
Несколько секунд мы мерялись взглядами. Потом Зорина отвела глаза… и я перехватил над плечом, отклонившись, брошенный мне рукоятью в лоб охотничий кинжал.
— Ай-ай, — с
— У тебя гарем? — она убрала кинжал.
— Ну что ты, — улыбнулся я, — мне хватает Танюшки. Кстати, можешь как раз с ней и поговорить.
Повернувшись спиной, я зашагал к мальчишкам, скопившимся у баррикады, но через два шага повернулся и добавил:
— А поёшь ты очень хорошо.
Я ещё издалека заметил, что на меня смотрит Раде. И, когда я подошёл к мальчишкам, он без насмешки сказал:
— На твоём месте я бы поостерёгся теперь, чтобы она не зарезала тебя ночью.
Я промолчал, натягивая на левую руку крагу. Куртки на мне не было, на плечи поверх бригантины, надетой на летнюю кожу, был наброшен меховой плащ. Справа от меня Игорь Басаргин, положив палаш на баррикаду, задумчиво рассматривал блик на его лезвии. Потом искоса глянул на меня и вдруг сказал:
— Дарю вам с Танюшкой. Слушай.
Во сне и наяву, едва глаза закрою —
Пульсируют, стучат два сердца, два птенца…
С тобой я танцевал под солнечной страною,
Но всё-таки — увы! — не различил лица…
Слепил полярный день истомою полночной,
Сверкая, падал снег, и музыка лилась…
Во сне и наяву мы танцевали молча —
Сначала в первый раз. Потом в последний раз…
Покуда два птенца, крича, рвались друг к другу,
Мы, крепко обнявшись, кружили над землёй.
С тобой я танцевал под солнечную вьюгу…
Во сне и наяву там ты была со мной…
Покуда длился танец, покуда мы молчали,
Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон —
Два выросших птенца с окрепшими крылами
Рванулись в вышину. Под синий небосклон…
— Спасибо, — я пожал его локоть.
Впереди, на опушке леса, тяжело, длинногласно и мощно взревел рог.
* * *
Мы не бежали в атаку. Это было не нужно. Дело в том, что у негров просто не было выхода: бежать (только в сторону Марицы) или драться. В первом случае они попадали в овраг. Во втором — всё равно будут наши, так зачем спешить?
Негры выбрали второе. Их всё-таки было втрое больше, чем нас, а то даже и более сильный перевес. Они явно собирались прорваться в лес и столкнулись с мгновенно сплотившимися немцами.
— Поскорей, — довольно громко окликнул я своих, выхватывая дагу левой и переходя на трусцу; хорошо, что снег тут был почти везде утоптан. Слева от меня с равнодушным лицом бежал Вадим, в левой руке покачивался отпущенный до колена кистень. Я покосился направо с внезапно вспыхнувшей иррациональной надеждой увидеть Сергея, но там бежал Олег Крыгин — шпага лежала на плече, в левой руке тоже была дага.
Ну что ж. И это неплохо.
Негры не смогли пробиться. Не успели. Мы набежали на них сзади, как вторая половинка сжимающихся тисков…
…Толла чёрной молнией улетела в сторону, в снег, от удара моей даги. Палаш ушёл куда-то сбоку от щита, в мягкое; я перехватил дагой широкое лезвие ассегая — стоп! Получай — пинок между ног… Ятаган скользнул по оплечью бригантины, я отрубил чёрную руку пониже локтя, крутнулся волчком в снегу, подсекая ноги в меховых обмотках… Дага ударилась в твёрдую кожу щита, из-под которого коротко высунулся ассегай — мне в пах! Я изогнулся, уходя от укола, пригнулся — над головой пронзительно свистнул ятаган. Ударив в щит спиной, я над плечом выбросил назад дагу — попал! Перескочил через тело, наступив на щит, и увидел впереди ещё одно знакомое лицо, даже имя вспомнил — Ханзен, боксёр, спарринг-партнёр Сергея!
Всё, кажется… Ханзен, отдуваясь, вытирал кровь с палаша и улыбался. Я подошёл к нему, и мы пожали друг другу руки…
…До оврага не добежал никто из негров. Их трупы лежали кучно на месте схватки и отдельными пятнами — километра на полтора в сторону Марицы.
Меня это мало интересовало. Убитых в моём отряде не было, но Боже ранили ятаганом в левое плечо, а Вадиму рассекли левое бедро ассегаем, и он несусветно ругался, сидя на окровавленном снегу, пока Ирка бинтовала ему рану, что-то добродушно и спокойно приговаривая. У Андерса тоже были раненые, а сам он подошёл ко мне.
— Помнишь, как мы фехтовали? — весело спросил он. Лицо немца с нашей последней встречи изменилось — на подбородке, там, куда я когда-то попал ему во время поединка концом палаша, белел широкий шрам, явно от толлы.
— Помню, — подтвердил я, и мы, поддавшись внезапному порыву, обнялись. — Спасибо за помощь!
— Брось, пустое, — отмахнулся он. — Как бы это я шёл мимо и не помог — даже незнакомому, а уж тебе…
— Будет нужда, окажусь под рукой — любая помощь в любое время года и суток, — пообещал я…
…В лагере негров мы нашли останки наших убитых — ещё не доели, сволочи. К их несчастью, среди негров оставались живые — с десяток — и мы честно поделили их с немцами.
— Оставьте мне там одного, — попросил я, направляясь к Танюшке, которая только-только закончила разговаривать с немецкими девчонками — они тоже не участвовали в бою. Танюшка выглядела мрачной. — Что случилось? — я приобнял девчонку и, зубами сдёрнув крагу, глухо зарычал, делая вид, что треплю её.
— Не дурачься, — попросила Танюшка печально. — Знаешь, Марьяту убили.