Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Шрифт:
Больше я никого не убил, хотя ещё с минуту искал, отталкивая и не узнавая своих же. Кто-то матерился; кого-то била дрожь так, что он уронил оружие и сам сел там, где стоял; кто-то наоборот — рассматривал свой клинок с интересом и удовольствием; кто-то — так же, как я — искал, кого бы ещё приколоть… Негры лежали в ручье и по бе-регам, как мешки с красной краской, каждый из которых подтёк сразу в нескольких мес-тах.
А ещё потом мы увидели девчонок. Они стояли на берегу — подальше — и даже от-сюда было видно, какой у них в глазах ужас.
* * *
Тяжёлый был вечер. Нет, девчонки нас ни в чём не упрекали. Но само собой получи-лось так, что
Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.
Подтекающая кровью.
Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что инте-ресно — без единой мысли, вообще не понимая, о чём собираюсь говорить, коли уж встал. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.
Грешен — считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопачен-ной литературы. Но тут — честное слово! — я не знал, о чём говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…
— Девчонки нас боятся, — сказал я. — Наши девчонки… — я нагнулся и обеими руками под-нял палаш, на треть выдернув его из ножен. — Вот. Этим клинком я убил одного негра. А до этого ещё одного застрелил… И ещё одного — до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И ещё — ни на одной охо-те я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое ещё хоть раз. И делать то, что я делал — не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где всё это — часть повседневности. Нам и дальше придётся убивать… и, возмож-но, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне да-же и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живёшь отрезать себе голову. И сделаю всё, от меня зависящее, чтобы ни еди-ного волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, — я смерил их спокойным долгим взглядом, — даже если они и дальше будут на меня так смотреть, — я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: — Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленные.
56.
Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.
* * *
В эту ночь мы четверо — Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я — не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.
Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных ре-флексий на тему, как всё это было ужасно — в общем, "я его колю — а он мягкий…" Но до-вольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжёлая, если можно так вы-разиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…
На "напряге с едой" Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе "Север", домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.
— Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, — задумчиво произнёс я в заключение фразо-чку из "Музыкальной хроники". А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затя-нул:
— Степь да степь кругом —
Путь далёк лежит…
Там, в степи глухой,
Замерзал ямщик.
И среди пурги
Чуя смертный час,
Он товарищу
Выбил левый глаз…
Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:
— Заткнись, а?
— Хорошо, — покладисто согласился Вадим. — Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать — так и остаётся вопросом, сколько бы мы не говорили.
— Почему? — возразил Сергей и. поднявшись на ноги, гибко потянулся. — Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперёд. И Олег правильно сказал — воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет — это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.
— Знаешь, — Вадим почесал нос, — я вот сейчас подумал. Сейчас, — с нажимом повторил
он, бросил в огонь ещё одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами. — Мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?
— Люди живут, — заметил Андрей.
— Видели мы, как они живут, — возразил Вадим. — Это всё равно — жить под расстрель-
ным приговором.
— Ну, выбора-то у нас всё равно нет, — сказал я. — Или мы — часть этого мира. Или мы —
трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.
— Значит — идём к Волге? — Сергей упёр руки в бока. — Держимся вместе, как в обычном
походе?
— Как в необычном походе, — ответил Андрей. — Но в целом ты прав.
Константин Никольский.
О чём поёт ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит,
О том, что жизнь глупа без риска,
57.
И правда всё же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души,
Я понял вдруг простую вещь —
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник, -
Лети, я песню допою.
<