Путь в никуда
Шрифт:
Сколько еще таких вот непоняток поджидает нас на пути? И когда удача устанет являть свою благосклонность, развернувшись филеем к затерянным в безлюдных дебрях путникам? Мы находимся на чужой территории, не зная местных законов и иерархии, и не в силах противостоять физически разной агрессивно настроенной фауне, если она встретится на маршруте следования. И вполне можем пополнить калориями чью-то пищевую цепочку, если не будем мега осторожны.
— Алин, не ходи, пожалуйста, в лес одна. И вообще лучше не отходи от меня далеко.
Я прекрасно понимал, как беспомощно это звучит. И что не могу быть надежной защитой. Но если с девушкой что-то случится, когда меня не будет рядом… просто не смогу себе этого простить. Может и не останусь призраком Черного туриста пугать пришлых бродяг и ловцов удачи, но жить дальше как будто ничего не произошло уже не смогу. Уж лучше положить свою жизнь, защищая чужую, чем трусливо прятаться в кустах, трясясь за собственную шкуру. А еще лучше — вообще избегать неприятностей, по возможности сохраняя чужое и собственное здоровье.
До вечера никаких злоключений больше не было. Место для ночевки мы нашли удобное, на излучине реки, где от основного русла еще была удобная бухточка с намытым на берегу песком. Я обошел окрестности, не найдя ничего подозрительного. Запалил костерок, распорядился насчет установки лагеря и смылся с удочкой к берегу. Разобрать вещи и установить дом Алинка может и сама, уже приловчилась малость к походной жизни. Но вот подсечь рыбешку вряд ли сможет, а на улов вся надежда.
Убил я на закидывание блесны в пучину вод не меньше часа, но был вознагражден трепыхающейся в пакете добычей в количестве десятка окуньков. Не сильно престижная добыча, но и то хлеб, вернее ужин. Решил не морочиться и сварить из улова рыбный бульон.
Поели мы еще засветло, погода стояла теплая, заводь так и манила окунуться в свои глубины.
— Не хочешь купнуться? — спросил я спутницу.
Она опасливо подошла к водной кромке, скептически поболтала ладошкой прибрежные воды.
— Ну, как знаешь.
По-своему расценил я эту пантомиму, стягивая с себя обмундирование. Полностью. Не вижу смысла миндальничать. Что она там не видела?
Вода оказалась даже не шибко холодной, видимо сказывалось отсутствие течения. Заход в воду удобный, глубина сразу нарастает. В самый раз поплавать, что я и сделал, оттолкнувшись от дна и сразу набрав приличный темп. Вот люблю я воду. Моя стихия.
Плеск за спиной и в заводь осторожно ступает красавица-нимфа. Серебристые волосы рассыпались по плечам, заходящее солнце обнимает стройную фигуру своими лучами, играя отсветами на округлой груди, стройных ногах, тонкой талии с трогательной ямкой пупка на плоском животе. Я аж залюбовался, до чего шикарное зрелище. И пожалел, что в руках нет камеры, чтобы запечатлеть этакую красоту. Но если сейчас вылезу за фотоаппаратом, да даже просто выдам свое присутствие неосторожным словом или движением — боюсь, все очарование момента рассыплется осколками зеркала, не оставив и следа. Поэтому я просто следил жадным взглядом, как сантиметр за сантиметром поверхность воды скрывает прекрасные формы, достойные кисти художника.
Всплеск и Алина уже плывет в мою сторону, хитро щуря глаза, как будто совсем не в курсе какое впечатление производит. Кокетка, что тут сказать. И ведь знает, какую позу принять эдак непринужденно, чтобы подчеркнуть достоинства внешности. Как глянуть из-под ресниц, чтобы аж сердце заходилось, а низ живота наливался жаркой тяжестью.
Я обхватил доверчиво прильнувшую ко мне русалку, прижавшись к устам в сладостном поцелуе. Ну, вот просто не мог сдержаться, получив в распоряжение такое сокровище. Благо глубина позволяла стоять на дне, а температура окружающей среды благоволила к водным игрищам. Распаленный подсмотренным зрелищем организм ни в какую не желал успокаиваться. Тем более вот оно все великолепие женских прелестей, в пределах доступности. Чем я и не преминул воспользоваться, запустив бесстыжие пальцы в святая-святых, орудуя там с неизменной эффективностью.
Ласки клитора в воде могут быть весьма приятными, особенно если второй рукой оглаживать манящие полушария, а языком бороть мнимое сопротивление ее ротика. Да и разыгравшаяся шалунья не растерялась, обхватив в глубине вод гордо возвышающееся орудие, ритмично его оглаживая в такт почти неконтролируемым движениям моих бедер.
Блин, я ведь так и кончить могу. А хотя… Может и не стоит сопротивляться натиску?
И я расслабился, полностью отдавшись в нежные женские ручки. Кто же откажется от удовольствия, если его так ненавязчиво предлагают?
Вылезли мы из объятий водной стихии, когда уже начали подмерзать, наласкавшись, нарезвившись, набрызгавшись и наплававшись вволю. Наскоро вытершись и одевшись в спальное, залезли в недра палатки, здраво рассудив, что разжигать заново потухший костер смысла нет.
Заснул я достаточно быстро, только вот сон не принес желанного успокоения. Возможно, виной тому была увиденная днем сцена, но я опять попал в вязкую трясину ночного кошмара.
Только сейчас я будто разом угодил из цивилизованного настоящего в языческое прошлое. Огромный зал с низкими сводами, освещенный множеством чадящих свечей, бросающих кровавые отсветы на грубо обработанный камень стен. На полу начерченная чем-то бурым пентаграмма, внушающая трепет одним своим видом. В помещении тринадцать закутанных в черные кожаные плащи фигур, дюжина которых рассредоточена по знаковым углам на магическом рисунке, а еще одна находится пугающе рядом. Руку протяни и можно коснуться складок маслянисто отливающей, как будто покрытой растопленным жиром, одежды культиста. На головы накинуты глубокие капюшоны. Кажется, что вместо лица там скрывается пожелтевшая от времени кость, объятая маревом тьмы. И только пылающие желтым светом глазницы злобно зыркают из дымной мглы.
Ракурс обзора непривычно высок, как будто сознание лишенное тела парит над головами участников действа. Перевожу взгляд вниз и невольно вздрагиваю: кажется, я знаю, кто станет коронным блюдом на этом празднике смерти.
Зловещим постаментом последи зала стоит грубо вытесанный из антрацитово-черного камня алтарь, покрытый рунической вязью. А на нем, растянутый за руки и за ноги, покоится обнаженный мужчина, почти мальчишка. Его глаза с ужасом смотрят на происходящее, бледные губы скороговоркой шепчут бесполезные сейчас молитвы. Богам нет дела до мирской суеты. Что есть одна жизнь в рамках целого мира? А вот одна смерть может дать силу способную пробудить к жизни нечто более зловещее, чем может осознать человеческий разум.
Жрец взмахивает неестественно иссохшейся рукой, и своды зала заполняют тягучие, проникающие в самую душу слова забытых гимнов. Странно исковерканные фразы не напоминают ни один из языков современного мира, но я каким-то шестым чувством понимаю, что ни к чему хорошему выводимые скрипучими, осиплыми голосами песнопения воззвать не могут.
Громкость и ритм нарастают постепенно, и с каждой октавой сужается кольцо фигур вокруг обреченной жертвы, распростертой на алтаре. Отзвук собственного пульса в ушах, как бой барабана: все быстрее и быстрее. Язычки пламени свечей с шипением взметаются вверх с каждым словом, добавляя свой вклад в симфонию звуков. Пугающий ритм гипнотизирует, не дает мыслить разумно, сопротивляться, действовать. Жертва на алтаре даже не пытается вырваться, лишь следя расширенными зрачками за неотвратимо надвигающимися фигурами в балахонах.