Путь воина
Шрифт:
А место и в самом деле попалось чудное: с одной стороны лагерь проходил по крутым берегам речки Желтая Вода, довольно глубокой в этих местах для того, чтобы затруднить любую переправу; с другой — к нему подступала широкая болотистая балка, превратившаяся в эти весенние дни в приток реки. Между ней и речкой пролегал лес, за дремучесть и непроходимость свою прозванный Черным.
Избрав эту местность для укрепленного лагеря, гетман почти полностью обезопасил себя от закованной в латы тяжелой польской конницы, ядро которой нередко составляли германские наемники-кирасиры. К тому же весь фронт возможной атаки суживался в этом лагере до какой-нибудь сотни метров, прегражденных рвом, валом, стеной из повозок и двумя внушительными лесными завалами.
— Гетман, —
— Не трогать их. Подпустить поближе, пусть увидят!
— Но зачем? Ведь выведают же все, что захотят.
— Ничего, пусть грозный вид нашего лагеря успокоит их командиров. Если казаки старательно окапываются валами, значит, наступать не собираются.
— Понял, гетман! Мудро!
Хмельницкий залюбовался этим застывшим на вершине холма могучим всадником словно бронзовой конной статуей. Когда-нибудь она, возможно, и появится в этих местах. На этом же холме. Только устанавливать ее будут потомки.
— Погоди, сотник! — остановил он Савура. — Возьми свою сотню. Почему бы и нам тоже не взглянуть на лагерь поляков?
— Да там и смотреть-то не на что: не лагерь, а лошадиная ярмарка. Ленятся польские жолнеры, ленятся. А офицеры пьянствуют по шатрам да отсыпаются по каретам.
— Видно, и впрямь ждут прихода реестровиков, — обронил Хмельницкий, глядя, как Ганжа сосредоточивает своих казаков у лесной тропы, намереваясь вывести их так, чтобы уход не был замечен в польском лагере.
Савур оказался прав. Убедившись, что казаки основательно укрепляют свой лагерь, а также видя, что место для собственного лагеря Хмельницкий оставил им очень неудачное — в сыроватой, поросшей высокой травой низине, на краю лесного урочища, польские офицеры решили не утруждать себя сооружением мощных валов, как, впрочем, и подготовкой к штурму. Безмятежно ожидая плывущих по Днепру казаков-пехотинцев, они тешили себя предвкушением редкого зрелища: реестровые казаки штурмуют валы запорожских казаков и повстанцев! Эти хитрецы прекрасно помнили завет предков: «Когда украинцы в очередной раз начинают истреблять украинцев, поляки могут чувствовать себя спокойно».
Догадавшись, что на смотрины их лагеря прибыл вождь повстанцев, два эскадрона польских гусар ринулись к возвышенности, пытаясь охватить ее с двух сторон раньше, чем гетман со свитой сумеет вырваться из этих клещей. Но опытные в таких делах казаки образовали два кавалерийских «водоворота», которые, непрерывно раскручиваясь и осаждая гусар пистолетным и ружейным огнем, не только дали Хмельницкому возможность уйти от преследователей, но еще и выбили из седел не менее двух десятков поляков.
— Слушай меня внимательно, полковник, — обратился Хмельницкий к Кривоносу, как только вернулся в лагерь. — Пока что ляхи топчутся у края лесного урочища Княжьи Байраки. Зачем оно им понадобилось, неведомо даже Господу. Но это их дело. Как только стемнеет, пошли туда две сотни казаков-пластунов. Пусть роют и маскируют в лесу ямы-ловушки и таятся возле них до той поры, когда мы начнем теснить ляхов к урочищу. А местных лесов они боятся, как черт ладана.
— Я пошлю три сотни. И передам татарам, пусть обойдут урочище и там разобьют свой лагерь, чтобы в нужный момент могли ударить по полякам с тыла, со стороны Черкасс.
— Татары должны уходить так, словно они вообще оставляют нас, — подхватил его идею Хмельницкий. — Это придаст полякам наглости. Особенно в надежде на подкрепление из реестровиков.
— Можешь не сомневаться. Тугай-бей будет уходить от нас так, словно уходит вместе со своим войском в небытие, — пообещал Кривонос.
И Хмельницкий впервые ощутил, что рядом с этим полковником чувствует себя увереннее. Это слегка задело его самолюбие, но в то же время укрепило в уверенности, что по крайней мере одного опытного, хладнокровного полководца-стратега он уже приобрел. Полковник Кричевский должен стать вторым, нельзя оставлять его во вражеском лагере, он достоин совершенно иной славы. Есть еще Ганжа. Остальные полковники будут рождаться в тяжких походах и кровавых битвах, как и надлежит рождаться настоящим полководцам.
29
Гяур обессилено лег рядом с Властой и, положив голову ей на грудь, замер, прислушиваясь к учащенному биению сердца.
— Вот теперь чувствую, что смирился, — неожиданно молвила Власта, улыбнувшись.
— И впрямь, смирился, — покорно признал он.
— Так бы давно, а то все упрямишься и упрямишься. Помнишь нашу первую встречу, наше знакомство?
— Как же такое можно забыть? Когда с первой встречи незнакомая красавица начинает яростно доказывать, что именно она и есть твоя судьба, — такое не забывается.
— Лучше признайся, что если бы не я, так и блуждал бы по миру, не зная, кто же она на самом деле, эта твоя судьба. Так что будь благодарен моей настойчивости.
— Это все Ольгица наколдовала… — вздохнул князь.
— Ты прав, я здесь ни при чем, — кокетливо согласилась Власта. — Во всем будем винить только Ольгицу. Слушая нас, она, наверное, мудро усмехается, любуясь нашими шалостями. Хотя о шалостях этой ночи ей лучше бы не знать.
— Надеюсь, она простит их.
— Исключительно по мудрости своей. Кажется, ты хотел спросить, есть ли в нашей деревне ксендз, разве не так?
— Просто мне еще не успело прийти такое в голову. Но можешь считать, что прочитала мои мысли.
— Теперь мне приходится вычитывать не только то, что ты подумал, но и то, о чем думать не торопишься, — проворчала Власта. — Подвенечное платье мне пошили еще прошлой весной. Нет-нет, на всякий случай, — заверила она. — Не думай, что я так уж рассчитывала затянуть тебя под венец.
Гяур беспечно рассмеялся. Эта женщина нравилась ему все больше и больше, но уже не как любовница, а как тактичная и требовательная жена.
— Впервые слышу, как ты оправдываешься. До сих пор оправдываться приходилось только мне. Но зря стараешься.
— Так уж и зря? — озорно усомнилась Власта.
— Ты ведь уже успела убедить, что являешься моей судьбой. Все остальное оправдательным извинениям не подлежит, графиня Ольбрыхская.
— Кстати, каковой будет моя фамилия, когда ксендз обвенчает нас, князь Гяур?
— Очевидно, ты станешь княгиней Одар.
— Я бы предпочитала оставаться княгиней Ольбрыхской. Все-таки известный род, к тому же, приняв фамилию Одар, я потеряю аристократическое окончание [17] своей прежней фамилии. Однако ради тебя соглашусь. Поднимайтесь, князь Одар. Пока вы надраите клинок своей сабли, я прикажу привести сюда ксендза. Прямо из дому. Не так часто в этой деревеньке венчаются князь и графиня. Отсюда мы все вместе отправимся в костел.
17
Согласно польской дворянской традиции, окончание фамилий на — ский, — цкий являлось таким же титульным знаком аристократизма, как в германском языке приставка «фон», а во французском — «де». Получая дворянский титул, поляк обязательно добавлял к своей фамилии такое окончание или же принимал новую фамилию, как правило, по названию своего имения. Так, обладатель Вишневца стал князем Вишневецким, Поток — графом Потоцким и т. п.
— Но я не католик, — вдруг вспомнил Гяур.
— А я не православная.
— Тебе и не нужно быть православной, поскольку, как и все мои предки, я все еще остаюсь язычником. Правда, официально наше племя приняло христианство, однако вера наша — некая смесь христианства с язычничеством. Во всяком случае, у нас до сих пор существуют волхвы, мы поклоняемся Перуну, Велесу…
Власта на несколько мгновений замялась, понимая, что ситуация и в самом деле необычная, но затем решительно взглянула на князя.