Путь воина
Шрифт:
— Но ведь генерал выше по чину, чем он тебе не подходит?
— Именно тем, что еще выше по чину. Разве дочь бедного трактирщика из Каменца может влюбиться в самого генерала?! — округлила свои глаза-маслины девушка. — Так вы все еще помнили, какой я была из себя, господин полковник?
— Помнил, конечно, — сухо ответил Гяур.
— И даже в Париже?
— Даже в Париже, — без зазрения совести соврал он, считая, что не обязан прибегать к подобным заверениям. — Особенно в Париже.
— А чтобы такие вот, по-настоящему красивые еврейки в Париже вам хоть раз встречались?
— Ни
Закрыв глаза, Руфина по-кошачьи изогнула свой стан и несколько раз призывно провела грудью по краешку стола, как по лезвию бритвы. Вряд ли она поверила Гяуру, тем более что правдивости в его словах девушка не требовала, главное, что они были молвлены.
— И я тоже помнила о вас. Почему-то о вас, и ни о ком больше. Хотя интересовались вы только Властой. Но вы же знаете: сегодня эта босячка здесь, завтра там. А когда бедная еврейская девушка влюбляется, то она, таки да, влюбляется навсегда. И верной остается тоже навсегда.
— Эта «босячка», как ты изволила выразиться, является княгиней Ольбрыхской, — вновь вклинился в их разговор Улич. — А уж для тебя — тем более, дворянкой, и даже истинной аристократкой.
— Словом, иди себе, девка, и думай не о князе Гяуре, а о своей работе, потому как голодны мы, как медведи после зимней спячки, — прохрипел Хозар, уже успевший согреть остывшее под дождем горло молдавским вином.
— Да оставьте ее в покое, — проворчал Гяур. — А ты, Руфина, и в самом деле позаботься о еде. Ее должно быть много, особенно мяса.
— Будет вам и вино, и мясо, князь. Мяса у нас всегда много, — ничуть не смутилась еврейка, не меняя ни игривости голоса, ни соблазнительности позы. — Но все почему-то замечают только мое мясо и мое вино, и никто не замечает меня. Хотите сказать, что это справедливо?
— Неправда, ты красивая девушка, — князю почему-то стало жаль провинциалку, поэтому он старался говорить так, чтобы Руфина поверила в искренность его слов. — Тебе только кажется, что тебя не замечают. На самом же деле половина женихов этого города готова пасть к твоим ногам…
Еврейка грустно покачала головой.
— После вина их интересует мясо, после мяса — вино. Иногда, после всего прочего, мои бедра. К ногам они могут пасть, но только для того, чтобы завладеть ими.
— Знали бы они, что теряют!
— Такие слова произносят только в постели, — игриво обожгла его взглядом. — Или после постели. Разве вы когда-либо согревали постель влюбленной Руфины?
— Но тебе уже приходилось слышать подобные слова?
— Тогда, помните, когда вы пришли сюда одни… Ну, когда хотели поговорить то ли с Властой, то ли с Ольгицей. Я сказала себе, что услышу их от вас. Только от вас.
Гяур удивленно ухмыльнулся и попытался усовестить девушку, но она не собиралась выслушивать поучения князя, повернулась и, еще более вызывающе играя бедрами, ушла за перегородку, откуда обычно появлялась вместе со слугой Мыцыком.
Однако в этот раз они вышли вчетвером. И без слуги. Высоко, чуть ли не над головой подняв огромный поднос, Ялтурович гнал впереди себя сразу трех девушек с чуть меньшими подносами в руках.
— Нет, вы видите, князь?! — провозгласил трактирщик, остановившись в двух шагах от стола Гяура. — Это и есть все три мои дочери. Пока вас не было, они так подросли, что теперь я, прошу прощения, уже не рад, что вы вновь появились.
— Не волнуйтесь, Ялтурович, мои парни не тронут их, — клятвенно пообещал Гяур, смеясь и восхищенно осматривая всех троих.
В сравнении с двумя младшими сестрами лет шестнадцати-семнадцати, с тонкими станами и круглолицыми, Руфина уже явно начинала проигрывать. И она, очевидно, понимала это, поскольку чувствовала себя неловко, как перезревшая матрона в кругу юных девиц. Даже отступила чуть в сторону, чтобы открыть взору офицеров своих сестер.
— Так вот, вы, прошу прощения, видите их всех троих — Руфина, Мария и самая младшая — А? дочка. Пусть кто-нибудь попробует убедить меня, что они — не первые красавицы Каменца! А еще вы видите перед собой трактирщика, который, прошу прощения, здесь, в подольской глуши, умудрился вырастить трех дочерей, но так ни разу в жизни не побывать с ними в Варшаве. Так я вас спрашиваю: найдется ли офицер, который побывает с моими дочерьми там, где не сумел побывать я?
— А что, Мария мне нравится, — воспользовался случаем Хозар.
Ялтурович услышал это. Как услышала и Мария. Она была ниже всех ростом, но, пожалуй, самая красивая лицом. Трактирщик по-отцовски и укоризненно взглянул на ротмистра: стоит ли насмехаться над младшей из дочерей?
— Она действительно нравится мне, — стоял на своем Хозар. — Остальные две тоже хороши собой, но эта… Эта какая-то особенная.
— Ты говоришь это при отце, — вполголоса напомнил Гяур.
— Потому и говорю, что при отце, и говорю правду. Может, и женился бы на ней, если бы… Словом, ты же знаешь, князь, сколько всяких «если бы» возникает у странствующих рыцарей.
Ни Ялтурович, ни Мария ничего не молвили в ответ на его восхищение, хотя Гяур заметил, что девушка внимательно присмотрелась к сидевшему под светильником офицеру, очевидно, пытаясь запомнить его.
Трактирщик и его дочери поставили на стол графины с вином и подносы с едой. В ту же минуту появились два скрипача, составляющие оркестр трактира.
— Только я тебя сразу же прошу, Янкель, — обратился к одному из них Ялтурович. — Когда ты перестаешь бояться Господа и берешься за скрипку, то побойся его еще раз, вспомнив, что играешь в трактире, а не на похоронах.
— Так я ж только то и делаю, что вспоминаю Господа. Но еще не было такого, чтобы он хоть на минутку вспомнил о скрипаче Янкеле.
— Потому что всякий раз, когда ты фальшивишь, то начинаешь гневить его еще больше, чем меня. Скрипка, прошу прощения, или играет или молится. Так делай что-нибудь одно, Янкель. Разве я неправ, князь?
— Как всегда, господин Ялтурович, как всегда. Я почему-то частенько вспоминал ваш трактир. Возможно, потому, что именно здесь Ольгица напророчила мне и полковнику Сирко «дальнюю страну за три земли» или что-то в этом роде.