Путь врат. Парень, который будет жить вечно
Шрифт:
Очевидно, испытание завершилось. Мгновение спустя Стэн услышал щебетание женщин хичи и добрался как раз вовремя, чтобы увидеть, как они помогают Эстрелле выбраться из устройства.
Эстрелла выглядела не только усталой, но и очень печальной. Рядом с машиной снов стоял Зигфрид фон Психоаналитик, озабоченно глядя на девушку. Конечно, не с такой озабоченностью, как Стэн. Стэн торопливо направился к ним.
Фон Психоаналитик преградил ему дорогу – нематериальный, но запрещающий.
– С Эстреллой все в порядке, Стэн, – сказал он, – но ты не сможешь с ней поговорить, пока я ее не расспрошу. Подожди снаружи, пожалуйста. И не тревожься.
Легко сказать! Конечно, Стэн вышел наружу, но перестать тревожиться не смог.
А что, жалобно спрашивал он себя, если фон Психоаналитик ошибается? Или лжет ему и с Эстреллой случилось что-то серьезное? Что, если она умрет? Подумав о возможности жить без Эстреллы – без дружеского общества человека в этом мире чуждых извращенцев… без секса, – Стэн ощутил холод в сердце. Он посмотрел на дверь, из которой только что вышел, и не смог удержаться – подошел к ней и постарался услышать, что происходит внутри.
Ничего не вышло. Он слышал глухой негромкий звук, похожий на шепот, но слов не мог разобрать.
Затем вышли женщины-хичи, с любопытством посмотрели на него, вежливо попрощались и ушли. И все. Неудивительно… Стэн вообще потерял способность удивляться… он ждал у комнаты с машиной снов куда больше времени, чем Эстрелла провела в капсуле. Ему было плохо. Он снова попытался включить экраны, снова не нашел ничего интересного, а больше делать было нечего.
Зато у него было достаточно времени, чтобы окончательно разозлиться на… на все вообще, но больше всего – на фон Психоаналитика, который удерживает Эстреллу и не дает увидеть ее.
Но вот Стэн устал злиться, и его начали тревожить тысячи «что, если». Что, если машина снов изменила отношение Эстреллы к нему на враждебно-отчужденное? Что, если эксперимент с машиной будет повторен, и не единожды, – разве это не приведет к тому, что чувства Эстреллы к человеку, который не разделяет ее испытаний, совершенно переменятся? Что, если…
Стэну стало физически нехорошо. Вот самое плохое из «что, если» – страшная возможность того, что изобретение хичи, которое в прошлом, когда Стэн жил в Стамбуле, каждые несколько недель сводило все человечество с ума, – что это изобретение причинило Эстрелле серьезный вред. Свело ее с ума. Может, даже убило. И опять возникали ужасные мысли – как он будет жить один, единственный человек на планете чужаков, внутри обширной черной дыры, отделенный пространством и десятилетиями и столетиями от времени, в котором жили все знакомые ему люди?
И тут из двери вышла Эстрелла.
Она не умерла и не сошла с ума; может быть (подумал он), выглядела чуть более усталой, чем когда он видел ее в последний раз, но ничего ужасного с ней явно не произошло.
– Стэн? – сказала она. – Хочу есть. Но вначале обними меня и подержи немного.
Глотая последний кусок хрустящего, лимонно-желтого в розовую полоску квадрата пищи хичи, она сказала, что чувствует себя хорошо. Да, немного устала. Вот и все. Нет, машина не причинила ей никакого вреда. Точно.
Так каково это было?
Когда Стэн спросил об этом, она глубоко вздохнула. Они сидели рядышком на одном из спальных клубков хичи; Эстрелла поморщилась.
– Зигфрид все время об этом спрашивал, – чуть виновато сказала она. – Я пыталась объяснить, но не думаю, что у меня получилось. Отчасти это чувство, будто я ужасно вонючая разбухшая корова. Зигфрид сказал, что именно так некоторые хичи представляют себе людей. Может, даже все, только остальные слишком вежливы, чтобы показать это. Другая часть – ужасные, действительно ужасные чувства, которые исходили от Достигающего. Я имею в виду не гнев и неудовлетворенность, хотя и этого хватало. Хуже всего то, что Достигающий испытывает к себе. Я не могла все это понять, Стэн. Я хочу сказать, что не знаю, почему он так чувствует. Но его мучают ужасные, ужасно плохие чувства… И еще, понимаешь, было другое. Я словно стала частью кого-то другого и не знаю, как описать это.
Она помолчала, и Стэн воспользовался возможностью.
– Стрелл? Что ты имела в виду, когда говорила о том, что была коровой?
Она как будто не хотела отвечать.
– Это неприятно. Я была толстой, как воздушный шар, женщиной с грудями размером с баскетбольный мяч. Голой. Кожа у меня была пурпурной и…
– Минутку. Ты сказала – пурпурной? У тебя был цветной сон?
– Это не был сон. Но да, все было в цвете… и с запахами, с осязанием. Но это не самое плохое. Иногда я была толстой, но не настолько, потому что я больше не была человеком. Я была хичи, Стэн.
Он уставился на нее. Она кивнула.
– Знаю. Но так и было. Я была самкой хичи, вплоть до квадратной головы, лысого черепа и всего прочего. Вот это было особенно плохо, Стэн. Я испугалась до смерти.
Он обнял ее, продолжая раздумывать. Потом спросил:
– Откуда ты знаешь?
Она повернула голову и посмотрела на него.
– О чем знаю?
– О том, что все эти женщины были тобой?
– О! Просто знаю, – ответила она и коснулась пальцами щеки, на которую наступил бык. – Понимаешь, во сне у меня все время были такие глаза, Стэн. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Это все, что она рассказала. После на любой вопрос Эстрелла отвечала:
– Не знаю.
Или отрицательно качала головой и отмалчивалась. Как бы он ни формулировал вопросы, она твердила: не знаю. И наконец взмолилась: перестань.
– Я устала, Стэн, – жалобно сказала она. – Может, пойдем поспим?
– Пожалуй, – с отсутствующим видом ответил он и прижался лицом к горлу Эстреллы. – Знаешь, чего мне хочется?
Эстрелла не отодвинулась, но как-то застыла.
– Милый, прости, но сейчас я не могу.
– Да не это, – сказал он. – Другое.
И она увидела, что он смотрит на машину снов. Отодвинулась от него и распрямилась.
– Вряд ли нам следует это делать.
– Почему?
У Эстреллы была сотня ответов на этот вопрос. Это может быть опасно. Они могут что-нибудь сломать. Фон Психоаналитик рассердится. Возможно, без него и помощницы-хичи машина не будет работать. Но ни один из этих ответов не ослаблял ревнивое желание Стэна испытать то, что испытала Эстрелла. В конечном счете все это было неважно.